Продолжение. Начало рассказа здесь >>>>


Вторая часть здесь >>>>


Третья часть здесь >>>>


Четвертая часть здесь >>>>


Пятая часть здесь >>>>

Шестая часть здесь >>>>

Седьмаячасть здесь >>>>


Автостопом до алтайского яка. Глава 21.
Название «Алтай», дошедшее до нас из древности, происходит от монгольского слова «алтан», что означает «золотой» (с).

С утра в наш лагерь приходят коровы. Я узнаю это по громким крикам: наши девчонки кричат «Коровы!», и бегут их выгонять.
Коровы недоумевают: почему здесь забор, если так много вкусной травы. Им надо пройти именно здесь. В заборе сделано несколько ворот и дыр как будто специально для них, чтобы они не сотворили новых. Коровы прекрасно знают все входы и выходы на этот участок.

Они с гордым достоинством проходят мимо, дожидаясь бегущих рядом телят. Великовозрастные телята иногда отстают и начинают горланить во всю мощь своих телячьих лёгких. Мамашки отвечают издалека трубными звуками. Потом они воссоединяются.
Вид коров потрясает меня до глубины души.
Они… как бы это сказать… ЧИСТЫЕ.
В буквальном смысле.
Совсем не такие, как фермерские, вынужденные лежать в собственных лепёшках с заскорузлым сухим навозом на боках, прилипшим ещё пару столетий назад.

И ещё они толстые. Похожи на огромные лайнеры, плывущие по спокойной глади воды. Про маклоки и седалищные бугры можно только догадываться и то, имея большое воображение и хорошо зная анатомию с\х животных.
Насмотревшись до боли на фермерских тощих коров, с запавшими глазами и рубцами на тощих задах, - доярки бьют их скребками, желая поднять для дойки, - я не верю своим глазам, видя прекрасные создания, пахнущие силосом, детством и деревней.
Ребята гонят коров, а я стою истуканом. Потрясение моё мегаглобально. Чистые толстые коровы. Они живут здесь.

Днём Владимир Петрович раздаёт ребятам специальные подвески, к которым карабином цепляется страховка. Страховка – это два карабина, соединённых верёвочной петлёй. Один карабин цепляется к поясу человека, второй – за страховочный трос поверх трассы. При срыве человек не падает вниз, а остаётся висеть на страховке.
Ребята одеваются и идут тренироваться на подвесную систему балок и верёвок, натянутых высоко над головой между соснами.
Пёс Лакки идёт с ними, и я тоже. Девчонки шагают от балки к балке, по бревну, перецепляя страховку с верёвки на верёвку на площадках, закреплённых на стволах сосен. Мне страшно даже смотреть на них снизу.
Парни тоже проходят маршрут. Выясняется, что они ещё раньше успели проверить трассу. Владимир Петрович тоже смотрит на них снизу и молчит.

В альпинизме, как я понимаю, как и в парапланеризме – отвечаешь за свои решения сам. Да что там… В таком экстремальном виде спорта как жизнь – тоже самое.
Тут Владимир Петрович смотрит на меня и спрашивает:
- Хотите?
Неожиданно для себя самой я утвердительно киваю головой.
Да, я хочу понять: что в этом такого? Что заставляет их лезть наверх?

Он даёт мне подвеску, в которую я встёгиваюсь, и по вибрирующей длинной лестнице медленно поднимаюсь на стартовую площадку. Люди, когда смотришь на них сверху, превращаются в маленьких человечков. Лакки тоже превратился в маленькую собачку. Цепляюсь карабином страховки за верхнюю верёвку и начинаю идти по трассе, подвешенной в воздухе. Все брёвна, подвешенные с помощью толстых тросов, качаются, словно качели, стоит наступить на них ногой. Поэтому приходится не только идти, но и думать: как и куда наступить так, чтобы не сесть в воздухе на шпагат. Хорошо, что на руках перчатки – о трос, за который я держусь, можно содрать кожу. Шлёпанцы на ногах сгибаются пополам под моим же весом, когда я иду по тросу, натянутому снизу. Только бы не слетели!
Наконец, дохожу до финиша. Руки едва не отваливаются от напряжения.
- Вы сумасшедшие! – кричу им сверху свой вердикт. Но, кажется, начинаю чуть-чуть понимать ответ на свой же вопрос «Почему?».

На следующий день все мы идём в лагерь напротив – там есть почти абсолютно вертикальная гора, на которую Владимир Петрович выпускает своих ребят. Но сначала он забирается на самый верх горы и цепляет там страховочные верёвки. Безопасность – превыше всего.
Ребята разбиваются попарно и покоряют гору. Один взбирается наверх, выискивая выбоины в гладкой, как доска, стене. Другой стоит внизу и держит страховочную верёвку. Наблюдаю, как девочка Женя, забравшись на приличную высоту, висит на руках и пытается ногой нащупать опору, - ею оказывается предварительно забитый в гору болт, - она наступает на него, ослабляет руки, а болт начинает плавать вправо-влево. Вместе с Женей.

- А-а-а… - говорит Женя, катаясь туда-сюда и не может остановить этот маятник. Её страхует мальчик, стоя внизу горы и натянув верёвку, которая пристёгнута к Жене.
- Здесь не за что зацепиться! – говорит она. – Пальцев уже не чувствую!
Сзади, за спиной висит мешочек с порошком магнезии, - в него макают пальцы, чтобы они не скользили по камню. Женя макает пальцы в порошок, ищет хотя бы какую расщелину – её нет! Сколько можно ещё так провисеть?
Вместо того, чтоб отчаяться, Женя начинает… смеяться! Она висит в нескольких метрах от земли, с онемевшими от напряжения и усталости пальцами и смеётся! Ай, молодца!
И в итоге находит какую-то впадинку в стене, цепляется за неё и выходит на новый уровень. При любых трудностях надо уметь смеяться. Иногда ничего другого просто не остаётся.

Ярко светит солнце, нагревая сосновую хвою. От этого вокруг распространяется дивный аромат. От этого и без того чистый воздух вдыхается легко и свободно.
Идём с Катей чистить картошку.
Выясняется, что здесь есть два спуска к реке. Первый я нашла сразу – он идёт как раз рядом с моей палаткой. Пока шла – едва не потеряла тапки, - нужно смотреть, куда ставишь ногу, иначе есть риск запнуться о корень и изрядно загреметь вниз. Под фанфары.
Лагерь находится на высоте в несколько метров над уровнем реки.
Но где же второй спуск?

Катя с кастрюлькой картошки идёт к деревьям, уходя в сторону воды. Иду за ней… Что вы говорите? Это… спуск?
Крутой обрыв с редко торчащими кое-где выступами камней?
Ах да, я забыла! Вы же альпинисты!
Катя быстро и ловко спускается к реке, я едва сдерживаю нелитературный сленг, пытаясь идти след в след. Хорошо, что эти выступы сухие. Тут нужна осознанность как минимум горного козла. Спускаемся к воде.
Берег каменный, полого уходит в воду. Едва не упускаю в реку картошину – успеваю поймать её рукой, чудом удержав равновесие.
Потом идём обратно той же «козьей тропой», балансируя кастрюлькой с уже чищенной картошкой. Мы готовим обед, варим картошку, и я жестоко пересаливаю её.

Вода Катуни завораживает видом с любого ракурса. Река в этом месте широкая, в середине вспенивается, натыкаясь на валуны и преодолевая их. Местами образуются водовороты. Вода мутноватая из-за светло-бирюзового мелкого песка, - после высыхания помытой посуды остаётся тоненький слой осадка, который можно потрогать пальцем. Он мягкий.

Саму Катунь называют бирюзовой. Местами она мутная. Местами – прозрачная. В зависимости от места и времени года меняет и цвет, и прозрачность. Рыбу здесь не ловят потому, что «вода мутная, рыбе не видно наживки». Да и течение сразу снесло бы все поплавки. Всплывает название из сказки «молочные реки».
Течение у Катуни двустороннее. Основной поток течёт посередине, а по краю, у берега, вода поворачивает в обратную сторону, чтобы вновь влиться в общий поток. Такой эффект создаётся из-за неровного берега и завихрений воды. Идеальное место для завершения практики отсечения привязанностей.
«У тебя своя дорога, у меня – своя».

Река течёт, не переставая. Сижу на утёсе, высоко над водой, и смотрю на это действо. Мне кажется, сейчас уже должны пойти титры, или рекламная пауза, или какой-то сбой и помехи на экране. Не может быть, чтобы она текла бесконечно и постоянно.
Зажмуриваюсь. Открываю глаза: всё по-прежнему.
Река. Противоположный берег, относительно которого можно оценить скорость течения. И жёлтые цветочки курильского чая, растущие прямо из камня. И тяжёлые шмели, трудолюбиво собирающие нектар. И ящерки, шуршащие в кустах. И паутины, натянутые между кустов: пока я сидела, один паук успел сплести её поперёк тропинки, ведущей сюда.
Периодически только по реке с шумом проплывает моторная лодка, или гребут, хором повизгивая от страха, сплавщики.
Сплавляться я однажды пробовала. Тот опыт был в сентябре, без термокостюмов, сверху лил холодный дождь, снизу брызгала не менее холодная вода из реки, и в завершение нам пришлось тащить катамаран на себе обратно. Стуча зубами, мы прибежали в лагерь, синюшные, как советские курицы, умершие своей смертью, и выяснилось, что костёр здесь разжигать нельзя. Поэтому горячий чай отменился. Я позорно сбежала на электричку первая.

На Лакки мы находим клещей, - аж семь штук. Один, шлёпнувшись мне на ногу, бодро бежит по штанине, - еле успеваю подхватить его салфеткой. Мерзкие товарищи… В голове всплывает куча заболеваний и факт того, что почти все антибиотики отданы страждущим.
Но Владимир Петрович говорит, что тут клещи не опасные:
- Весной у Лакки вся голова ими увешана, как гирляндами. Никто их не снимает никогда. Сами отваливаются.
Всё-таки я пишу на листочке: чем лечить боррелиоз и бабезиоз, дозы антибиотика и на что обратить внимание.

Изучаю список того, где на Алтае стоит побывать. Его мне дал инструктор Андрей в качестве извинений за несостоявшееся прохождение перевала. Список включает достопримечательности, которые можно увидеть, если ехать по Чуйскому тракту. Тавдинские пещеры, Зубровый питомник, перевал Чике-Таман, иероглифы Калбакташ, водопад Ширлак, Курайская степь, Чуйская степь, село Кош-Агач, Белый Бом.
- Если будете в Чемале – зайдите в музей Зайсана Бардина, - советует Андрей: - и неплохо было бы посетить Ботанический сад неподалёку от Камлака.
Это в стороне от Чуйского тракта.
Я иду к Владимиру Петровичу, с блокнотом и картой наперевес, и задаю ему тот же вопрос: «Что на Алтае интересного?».

Он смотрит в карту, ставит в неё палец и начинает вести, перечисляя названия населённых пунктов, - я едва успеваю записывать их сломанным карандашом в свой блокноти. Пишу вслепую, потому что вечереет.
- Каракольские озёра - вот здесь, - показывает он рядом с посёлками Чемал и Элекмонар. – В Аскате буддистский дом есть… Дальше: «Красные ворота»…
Красные ворота представляют собой узкий проход между отвесными скалами красного цвета. Айгулакский хребет и Курайский. «Драконья кровь» - так называют этот камень за его цвет, - он с примесью киновари и содержит ртуть.
- Мультинские озёра ещё есть… Вот здесь… - Владимир Петрович отвлекается и перемещает палец на другое место карты. Потом возвращается обратно. - Смотровая площадка в селе Иня, где сливаются реки Катунь и Чуя.
Обе реки разного цвета, и даже после слияния какое-то время сохраняется граница между ними.
- Перевал Семинский… Тут есть рынок… Перевал Чике-Таман… Очень красивый. Тут есть смотровая площадка… Дальше крутые повороты, река Катунь… Малый Яломан… Яблоки там отменные…
Да, говорят, семьдесят сортов яблонь плюс особенный микроклимат делают эти яблоки «вкуснейшими в мире».

- Белый Бом…
Это участок дороги у посёлка Белый Бом, где с одной стороны Чуйского тракта идёт белая отвесная скала, а с другой – крутой обрыв к реке Чуя.
- Село Чибит и Шавлинские озёра… Посёлок Акташ, откуда идёт развилка на Телецкое озеро и Акташская ГЭС. Заброшенная, недостроенная. «Младший брат Байкала» - Телецкое озеро, в которое впадает река Чулышман. Там тёплая, чистая вода. Улаганский район - там много озёр. Спуск через село Курай к ущелью горы Актру… - тут Владимир Петрович остановился. – Мы туда часто ходим…
Актру – это основной центр альпинизма, как потом выяснилось.
- Верблюды и казахи в районе села Ташанта…
Ударение ставится на последнюю «а», кстати.
- Джумалинские термальные радоновые источники Кош-Агачского района… перед перевалом Тёплый Ключ. «Зона покоя Укок» – сразу за Джумалинскими ключами… - Владимир Петрович перечисляет, а я едва успеваю записывать. Пишу с жуткими ошибками, да ещё и на ощупь, придерживая сломанный грифель карандаша пальцами.

Природный парк Укок получил свою известность из-за раскопок мумии древней женщины – «Укокской принцессы».
Принцессу увезли в музей к крайнему недовольству большинства алтайского населения. Коренные жители называют её Белая Госпожа и считают хранительницей покоя, которая стояла на страже врат подземного мира, не допуская проникновения Зла из низших миров.
После перемещения Принцессы случилось землетрясение, потом наводнение, а потом и неожиданно сильный град, о котором мне рассказывали кто только мог. О прошлогоднем наводнении, когда уровень воды поднялся на восемь метров, можно судить и сейчас, глядя на деревья, растущие вдоль берега на этой высоте: на их ветках до сих пор висит сухая трава, ветки и мусор, принесённые рекой тогда. А град был вообще ужасный: сверху летели градины размером с теннисный мяч. Стёкла в домах, машины, деревья – всё было побито.
На стене одной автобусной остановки я даже заметила листовку, призывающую захоронить Принцессу обратно. Ну и политика тут замешана, как говорят: каждые предвыборные компании пестрят обещаниями вернуть Принцессу.

- Гора Белуха… У её подножия Аккемское озеро на голубой глине, - поясняет Владимир Петрович. – Тюнгур… Здесь сплав по рекам Кучерла и Аккем. – И возвращается на Чуйский тракт: - Усть-Кан… Усть-Кокса… Тут до Барнаула ходят автобусы. Про Усть-Коксу рассказывали, что один мужик полез в погреб за банкой огурцов и пропал. А через 6 лет домой вернулся через дверь…
Кучерла и Аккем - это притоки Катуни. Что касается мужика… Ещё неизвестно, что пили свидетели…
Тут со мной непредсказуемо происходит совершенно обалдевший вид. Я уже давно ничего не пишу, потому что количество перечисленного вгоняет меня в ужас перед возможным выбором: всё посмотреть мне явно не удастся. К тому же я еду к яку.

- Сейчас фотографии покажу, - говорит в это время Владимир Петрович, и это окончательно добивает мою нежную психику. Я погружаюсь в мир альпинистов.
На фотографиях изображены люди, и все они сумасшедшие. Специально съезжаются вместе, причём туда, где и летом лежит снег, одевают на себя кучу одежды, тяжелейший рюкзак, кучу карабинов и лезут в горы.
- Почему вы это делаете? – в наивной надежде я хочу услышать ответ и желательно в двух словах и доступной форме.
Владимир Петрович задумывается и отвечает неубедительно:
- Много факторов. Природа там красивая.
- И всё?
Если очень холодно, то природа меня отнюдь не впечатляет.
- …Особый контингент людей, общение с ними. Плюс преодоление каких-то внутренних конфликтов.
Хм… Надеюсь, это незаразно. Владимир Петрович листает фотографии и попутно рассказывает, как за ними увязался местный пёс Туман. Причём так далеко зашёл, что обратно идти уже не захотел, и пришлось его брать с собой, на вершину. Собаку обвязали страховочной верёвкой, и она наряду с четырьмя альпинистами, совершила этот подъём. На некоторых видео видно: она скользит по грубому снежному насту и почти падает в пропасть, но верёвка удерживает её на самом краю. Потом фотографии, где она лежит калачом в страшной прострации от усталости.

Всей бригадой мы идём на ярмарку, расположенную в соседнем селе. Я твержу про себя: «Ничего покупать не буду… не буду…», зная свою склонность к покупке всякой ерунды. Рынок – это несколько крытых палаток под открытым небом, среди которых неизбежно гуляют вездесущие коровы. Они вообще здесь повсюду. Могут идти вдоль трассы, или медленно и вальяжно переходить её, или вообще стоять поперёк, глядя томными глазами на водителей: «Какого … вы тут ездите?».
В палатках продаются многочисленные сувениры, обереги и прочее: из самоцветов, сибирского кедра, меха... Мёд, медовуха, травы. Шкуры разных животных и их запчасти.
Первое, что меня привлекло – это «мизинцы медведя», оформленные в брелок. Там, конечно, лежали ещё и бошки, но вид мёртвого медведя вызвал не только ужас, но и нежелание поощрять этот бизнес.

В итоге, несмотря на свою установку, покупаю носки. Из шерсти яка. Чёрного цвета. Они пахнут шерстью. О, дорогой мой сарлык, я иду к тебе…
- А где можно посмотреть на таких вживую? – спрашиваю у продавщицы. На носках написано: «Сделано в Монголии».
Мой вопрос ставит её в тупик.
- Наверное, в Монголии, - отвечает она неуверенно.
Ладно… Найдём… Благодарю. Счастье написано на моей физиономии…

Вечером ребята собирают рюкзаки, складывают тенты, палатки и под проливным дождём перетаскивают всё это ближе к дороге, под навес: они хотят уехать на вечернем автобусе. Машина-то сломана и стоит в Бийске.
Грустно помогаю им собираться. Постою здесь ещё завтра, и тоже пора трогаться в путь.

Ребята и Владимир Петрович уезжают, я остаюсь на участке одна.

Хозяин участка, Андрей, уехал в город чинить электрогенератор. Поэтому я убегаю к соседям и сделав грустные глаза, прошу зарядить телефон, хотя бы немножечко:
- А вы можете по интернету зато полазить: он у меня безлимитный! – не хочу на халяву. На участке стоит вагончик, в котором тусят весёлые ребята во главе с девушкой: у неё ассиметричная короткая стрижка и волосы покрашены в интенсивный синий цвет. Улыбаются мне. Оставляю смартфон, воткнув его в розетку… Они тоже питаются генератором, включая его только по ночам.
По ночам здесь жутковато, несмотря на огороженность территории. Темнота такая, что без фонарика очень велик риск не дойти до туалета, построенного неподалёку. Луна, круглым белым блином висящая над Катунью, зловеще отражается в ней блестящей белой дорогой. Ветер холодный, дует прямо под тент. Всюду выпадает вечерняя роса.
Перетаскиваю палатку подальше от обрыва.
Что-то вот только меня… подташнивает…
На противоположном берегу вдоль берега вижу белый дым – он тянется между деревьями параллельно реке. Странно. Неужели пожар? Куда звонить?
Дымом, вроде, не пахнет…

То, что это был не дым, а туман, я понимаю той же ночью. Влекомая мучительными позывами живота, вылезаю из палатки и упираюсь светом умирающего фонарика в белую стену. Мелкие водяные капельки шевелятся в темноте прямо перед моим лицом. Я едва вижу куда иду. Это - настолько густой туман.
Всю ночь я отчаянно блюю горькой густой слизью, неустанно и многократно чапая до туалета и обратно. Мне так плохо, что страх быть одной посреди ночи, отделённой от мира только тонкой стенкой палатки, отступает на второй план.
Состояние моё так плачевно, что те ночные шумы, которые обычно возрастают в воображении медведями, а по сути являясь шумом от падения кусочков коры и веточек, отломанных ветром с сосен, - все они исчезают, уступив место гнетущей истощающей боли в животе.
Всю долгую ночь льёт дождь, мощно барабаня по тенту палатки, я лежу, свернувшись в калач и твержу одно: «Утро… приди…»
Как там у Айболита. Бегемотики… Животики…
Живот не отпускает. Я ощущаю, как сокращается желчный пузырь в правом подреберье, точно кто-то сжимает его рукой. В который раз выползаю из палатки и несмотря на дождь иду протоптанной дорогой в туалет. Блюю я тоже там…
Дождь льёт и льёт. Стою внутри туалета и всерьёз думаю не уходить отсюда подольше. Какой смысл? Всё равно возвращаться… Знобит.
Похоже на какой-то вирусняк…

Около пяти утра, когда в животе кроме боли уже ничего не осталось, в темноте откапываю в недрах опустевшей аптечки таблетку но-шпы, заглатываю её и забываюсь до утра.
Внемля моим мольбам, утро наступает. Оно солнечное. Выползаю из палатки на карачках и вижу двух поползней, - они бесстрашно бегают по стволу сосны прямо перед моими глазами. Красавчики. Ещё тут есть дятлы.
Пью воду с энтеросорбентами, - завалялось аж несколько пакетиков. Живём… Ух ты, ух ты! Здесь даже есть пластырь!
Но применения пластырю при моей проблеме почему-то не находится…
Итак. У меня ещё есть вода. Это плюс. Палатка жива после дождя. Тоже плюс. У меня есть рис. И спички. Мне просто нужно время, чтобы оклематься.
У меня даже есть страховка, но… я думаю, что моё путешествие завершится здесь и сейчас, если я позвоню по указанному номеру телефона.
И я вспоминаю рассказ одного дальнобоя про людей в концлагере. Которых не кормили и не давали им воду вообще. То есть совсем. Один из заключённых рассказывал, как он снимал свою одежду во время дождя, раскладывал её на земле, а потом выжимал себе в рот дождевую воду. И как одна старушка вела вдоль ограждения из колючей проволоки лошадь, а голодные истощённые люди шли параллельно с обратной стороны. И в итоге она сдалась и подвела лошадь вплотную к колючке.
Люди разорвали лошадь голыми руками. Тот, который рассказывал, заглотил что-то, что попалось под руки самым первым. Это оказалась часть прямой кишки. Он проглотил её целиком, вместе с содержимым, даже не разжёвывая. И только это помогло ему выжить.
Это историю многие, наверное, слышали.

Так что у меня сейчас вообще всё хорошо.
Иду под навес. Надо было спрятать несколько поленьев от дождя, но уже поздно.
Ярко светит солнце, но вдруг опять начинается дождь, потом вдруг сверху барабанной дробью бьёт по крыше навеса мелкий град, потом опять – дождь, и в завершение выглядывает солнце. Всё это проистекает в течение десяти минут. А, привет, алтайская погода! Наслышана…

Автостопом до алтайского яка. Глава 22.
«Диагноз на это заболевание ставится довольно легко. Правда, посмертно» (с).

27 августа 2015. Наконец, уставший желудок, измученный бесконечными сокращениями, начинает усваивать хотя бы таблетки. Уговорить его на еду никак не удаётся: сваренная на всё-таки разведённом костре гречка, - бурая, грязная, с примесью сорных семян и палок, - неизбежно извергается наружу. Что ж. Всегда есть два выхода, даже если тебя проглотили.

- Ешь гречечку! Рис - на чёрный день.
- Сейчас и есть чёрный день. И вообще я хочу печеньки.
- Глупенький. Где я тебе посреди леса, поздно вечером найду печеньки-то? Гречка поле-е-езная…. В ней витами-и-ины….
- Забери обратно!
А, привет, каша. Только недавно виделись…
Так внутренне я общаюсь со своим организмом и с кашей. Никак не договориться. Печеньками своими он меня замучил ещё с утра. Пироженки ещё захоти… С ягодкой наверху. Ой, зачем я это сказала?

Утро встречает меня солнцем и тишиной. Иду к кострищу, чтобы соорудить чаю.
Между двух далеко стоящих сосен натянута паутинка, зацепившись за которую висит длинная сосновая иголка. Как будто прямо в воздухе. Это волшебство – висящая прямо передо мной сосновая иголка – не даёт мне пройти и разрушить его.
Прохожу другой дорогой.

Здесь растут не только сосны. Постулат «во время дождя сухие дрова растут на деревьях» опять оказывается верным. Нахожу несколько сухих нижних веток на деревьях, развожу костёр, подложив бересту, - взяла её с собой ещё из Карелии, когда жила там зимой в деревянном доме.
Владимир Петрович заваривал в чайнике какие-то странные большие листья, говоря про них:
- Это многолетник…

Гораздо позже узнаю, что это листья бадана, или камнеломки, который используется в качестве заменителя чая. Лечебных свойств у растения бесконечно много, как и у большинства алтайских трав, но заваривать желательно только перезимовавшие сухие нижние листья, ставшие коричневыми. Так в них происходит естественная ферментация. Свежие зелёные листья использовать нельзя. Говорят, ядовиты.
Жаль, я не знаю этого тогда, поэтому пью чай обычный. Чёрный.

Иду к воде. Она ледяная. Несмотря на это стираю вещи и даже мою голову с мылом: забраться в воду целиком не хватает духу, зато хватает здравого смысла. Даже заходя по щиколотку, ощущаешь сковывающий холод, вплоть до онемения. Мокрая голова немеет тоже: закутываю её в футболку, так как полотенец намеренно не брала.

Как-то быстро приходит вечер. Горизонт закрывают поросшие лесом горы, поэтому солнце садится быстрее обычного, и тут же наступает темнота. Горы, покрытые лесом местные жители горами даже не считают. Гора в их понимании – это нечто с не тающим снегом на верхушке. Летом не тающим, разумеется.

Темнеет. Сижу, уныло ковыряя палкой в дымящих сырых дровах, - весь день лил дождь. Кое-как удалось ещё раз развести костёр, натаскав сосновых, упавших от ветра веток. Их тут в изобилии. За весь день мне удалось накормить организм только пустым чаем. Он по-прежнему грезит печеньем. Обжора.
Вдруг из кромешной темноты, покашливая, чтобы не напугать, появляется огромный мужчина, одетый в куртку и штаны защитного цвета. Здороваемся.

- А я смотрю: костёр горит, - говорит он. – Дай, думаю, подойду, спрошу. Я сейчас в магазин еду. Вдруг Вам тоже чего надо…
Николай - так его зовут – спокоен, размерен и говорит тем особым сибирским прокуренным баритоном, который так идёт мужчинам. Во рту блестят золотые коронки, - как я начинаю отмечать, с зубами тут у всех большие проблемы.
- Да не знаю, - говорю я неуверенно, по инерции говоря то, что обычно, когда мне наконец-то приходит то, о чём так долго умоляю Вселенную: - Мне ничего не надо…
И тут на арену цирка выбегает мой Организм и орёт во всё горло:
- РАЗВЕ ЧТО ПЕЧЕНЕК!

Заказываю ему печенек. Организм победно улыбается, почёсывая брюшко.
Сам Николай едет в магазин за сигаретами, - это, похоже, самый ходовой здесь товар. Мужики без хлеба могут, а без сигарет не могут.
Магазин оказывается в селе Усть-Муны, и если есть машина, то это недалеко. Работает магазин допоздна, видимо, есть покупатели.

Николай быстро возвращается, улыбаясь. На этот раз рядом с ним неспешно идёт огромный, крепкого телосложения белоснежный пёс, размером с телёнка. В руках Николая – солидный пакет с печеньем курабье – это песочные печенюшки с повидлом в центре. Душевно благодарю. От денег отказывается. Садится у костра.
- О-о-о… печеньки… я съем их все сразу, - вырывается наружу голос моего организма, испытавшего на себе «чудо голодания».
- Ну, всё-то сразу не надо, - смеётся Николай.
Поглощаю одну печеньку. Она распадается и тает во рту. О, счастье – это всё ещё: так просто.

- Ты чего на дровах-то экономишь? – спрашивает меня Николай, потому что костёр едва теплится.
- У меня топора нет, - отвечаю я.
- Как? Нет топора? – удивить сибиряка оказалось несложно. Он смотрит на меня так, как будто я забыла дома голову. В тайгу? Без топора? Шутишь?
Пожимаю плечами. Ещё положить топор в рюкзак – и тогда точно мои позвонки посыплются через обе штанины прямиком в ботинки. Николай сидит на упавшем дереве, а Туман, - так зовут белого пса, обустроился на земле, лёжа за его ногами, обутыми в высокие сапоги. Периодически, не мигая, пёс спокойно изучает меня. Глаза такие внимательные, что игнорировать его не приходится.
- Он метис, - говорит Николай. – Мать хаски. А отец – помесь лайки и волка. Щенок ещё…

«Щенку» всего лишь 8 месяцев. Если он встанет на задние лапы, то повалит, кажется, любого взрослого человека.
- Учу понемножку. Нюх вроде есть. По крайней мере, меня по запаху находит, когда я куда-то ухожу.
Предвижу прекрасную охотничью собаку, которая уже вырастает из Тумана.
Николай достаёт из пачки сигарету. Держу в костре палку, которой шевелю поленья, она загорается уверенным огоньком. Даю прикурить.

Мы говорим о медведях и яках.
Всё тем же спокойным голосом Николай рассказывает, что медведи любят провожать туристов на Каракольские озёра, идя сзади. Про яков говорит:
- Их видимо-невидимо возле Джазатора. Я туда туристов водил летом. Всякие разные там они, туристы фотографируются и так, и этак… Сейчас уже не сезон.
- Джазатор? Где это? – я бегу за картой в палатку, возвращаюсь, и долго всматриваясь в неё не нахожу никакого Джазатора. Слишком темно. Записываю название в блокнотик, в надежде прошерстить карту ещё раз утром.
- Это от Кош-Агача надо ехать. И получить пропуск от пограничников сначала. Такси ходят. Ну как, «такси»… Уазики.
- Здесь только какие-то Беляши… - читаю я название населённого пункта, посмеиваясь.

Кош-Агач находится на самом верху Чуйского тракта. Да, кстати. Это для нас, судя по карте, чем южнее, тем «ниже по Чуйскому». Для местных Чуйский тракт, чем южнее, тем он считается «выше», потому что горы там всё выше и выше.
- Завтра, небось, увидимся, - говорит Николай, и, прощаясь уходит, сопровождаемый белым Туманом.
Однако, на следующий день я вижу только Тумана, - когда гоню коров транзитом через участок. Он выходит из открытых ворот стоянки, негромко дважды лает на коров низким басом, предупреждая о невозможности вторжения на эту территорию. Коровы послушно уходят дальше вдоль забора.
- Привет, Туман, - здороваюсь с собакой.
Смотрит на меня тем же внимательным изучающим сибирским взглядом. Никакой суеты. Поневоле зауважаешь…

Печенье успешно уживается в моём животе вместе с таблетками. Завтра надо трогаться дальше, как это не печально. Зависая на одном месте велик риск осесть надолго.
Забираюсь в палатку и холодный от вечерней росы спальник. По прежнему мутит, но, - слава официальной фармакопее и печенькам от Николая, - сегодня мне удаётся уснуть…
Ночью опять льёт дождь.

Утром приходится повесить и тент, и палатку на верёвки – всё это сохнет довольно долго, так как всё мокрое от дождя и утренняя роса добавляет влажности. По небу ходят густыми стадами щедрые на воду облака. Боюсь, как бы не попасть под дождь в пути.
Пока палатка с тентом мотыляются на ветру, иду к Катуни. Вода продолжает течь широким нескончаемым потоком. Ругаю себя, что не просидела возле неё всё это время: зрелище ненасытное и завораживающее.
Так не хочется уезжать отсюда куда-то в неизвестность.
Джазатором оказывается река Жасатер, расположенная рядом с посёлком Беляши, на который я бесконечно натыкалась в карте.

Наконец, пакую палатку, собираю рюкзак. На картонке жирными чёрными буквами пишу «Акташ». Новый фломастер наконец-то купила ещё в Барнауле.
Пью чай, на этот раз с печеньем. Вот бы яблочка ещё съесть…
Ладно. В путь.

Выхожу на дорогу и иду, как мне кажется, в правильном направлении. Хочу пройтись. Солнце высоко над головой, жарит неимоверно. Наконец, прилично устав, начинаю ловить машину.
Останавливается легковая машина, с двумя сибиряками.
- Куда едем? – спрашивает водитель, полностью открыв окно.
- По Чуйскому, - отвечаю я. На рюкзаке примотана картонка с надписью «Акташ».
- Так Чуйский в другой стороне, - отвечает он.
- Да? – чудеса, да и только. Меня только за ручку по лесам водить.
- Ага, - посмеивается. – А то я и смотрю: «Акташ». Это же на Чуйском…
Благодарю их. Уезжают. Вот блин. Иду обратно. Так не люблю возвращаться…

Торможу дальше – машины несутся мимо. Большинство машин белого цвета, видимо, цвет защищает машину от солнечного перегрева.
Как же я сейчас люблю белый цвет-то… Почти допиваю воду. Голосую дальше.
Останавливается мини-грузовичок. Водитель спрашивает:
- Куда Вам?
- На Чуйский, - говорю я.
- Так это не здесь, - отвечает он. – Это в другой стороне.
Сговорились вы, что ли? Как, «в другой стороне»? На моём лице написано крайнее недоумение.
- А это не Чуйский? – окончательно запутываюсь я.
- Неа, - водитель весёлый, но вроде не шутит.
Не хочется его задерживать, но очень хочется разобраться где, чёрт возьми, я нахожусь.
- А Вы сейчас куда едете? – спрашиваю я.
- В Чемал, - отвечает он.
В Чемал я не собиралась, но… почему бы и да.

- Я с Вами поеду. В Чемал, - решаю я и складываю картонку в гармошку. – Можно?
Водитель в лёгком недоумении от женской логики, помогает закинуть рюкзак в кузов, где лежат какие-то продукты в пластмассовых ящиках. Зовут его Сергей (имя изменено).
Едем. Понимаю, что здесь какой-то бермудский треугольник. Потом уже становится понятно, что Усть-Сема находится вообще в стороне от Чуйского. На дороге, ведущей как раз к Чемалу и далее. Выходит, что изначально я шла правильно, и могла бы выйти на Чуйский, а там уже надо было поменять направление.
Ладно. Как есть, так есть. Должна сказать, что автостопщик из меня так себе.

Сергей рассказывает, что через пару недель они с другом собираются ехать на… куда-куда? Я не верю своим ушам. На Джазатор?
Воу, воу, Вселенная, полегче!
Да, действительно, они едут на машине, на рыбалку.
- А можно с вами? – с надеждой вопрошаю я, забыв, что я «девочка», а мужики «на рыбалку» ездят совсем не за рыбой. Ну, или не совсем за рыбой.
Как там в анекдоте: «Я не умею ловить рыбу» и «Что там уметь? Наливай да пей!».
Сергей говорит:
- Конечно, поехали!
Обещаю оплатить бензин. После этого он странно смотрит на меня и произносит:
- Разберёмся…

Сергей говорит, что развозит по магазинам продукты. Зарплата приличная, особенно по алтайским меркам. Не всякий в Питере такую получает. Озвучиваю среднюю питерскую зарплату, он смеётся, не верит мне.
Ну, конечно. В крупных городах деньги, знаете ли, сами заползают в карманы, - только успевай одежду на асфальте раскладывать, да карманы расправлять… Грустнею.

Чемал в переводе означает «муравейник» или «ветер». Сергей высаживает меня рядом с дорогой на Чемальскую ГЭС, которую советуют посмотреть. Благодарю, обещаю позвонить ближе к рыбалке. Расстаёмся.
Вливаюсь в поток людей и редких машин, - сегодня суббота, а это туристическое место. Дорога к ГЭС с двух сторон тесно уставлена палатками и аттракционами, - всё заточено под туристов. Меня не впечатляют такие места.
Кое-где по длинному натянутому с горы на гору канату пускают летящих людей или же кидают их на тарзанке над бурлящей рекой.
На землю они возвращаются крайне ошеломлённые. Основной бизнес в Чемале – туристический. Да и не только здесь.

Смотрю издалека на ГЭС. Человеческое создание. Не понимаю этого. Можно подойти и поближе, но мой рюкзак против. Поворачиваю обратно. Солнце уже высоко, а у меня нет пока даже планов на «переночевать».
В Чемале мне нужно посетить музей Зайсана Бардина. Зайсан – это такая должность. Иду по дороге и встречаюсь там с женщиной:
- Подскажите, правильно ли я иду? Мне нужен музей.
- Да! – она кивает головой. – Тут идти ещё пару километров, а потом будет вывеска.
С особым интересом она смотрит на меня, и не отпускает:
- А Вы откуда?
- Автостопом еду, из-под Питера, - сознаюсь я.
После этого она ещё более живеет и говорит восторженно:
- О-о-ой… Я так давно мечтаю об этом. А где Вы остановились?
- Да пока нигде.
- А давайте Вы остановитесь у нас? Я хочу узнать про автостоп побольше! – с энтузиазмом говорит она.
Соглашаюсь. Обмениваемся телефонами. Обещаю позвонить, как только закончу с музеем, потому что она сейчас тоже идёт в другую сторону, по делам.
Одного мы не учли: у неё телефон отключён, а у меня вот-вот «сядет».

Через целую вечность, сопровождаемую жарищей, иду до музея. Навстречу мне попадаются парень с девушкой, очень недовольные и оба с рюкзаками. Весело здороваюсь с ними. Парень нейтрально отвечает: «Привет», расходимся.
Наконец нахожу музей. Находится он во дворе дома и выглядит как три шестигранных айыла, рядом с обычными строениями. Захожу за калитку, вижу двух мужиков, которые что-то ремонтирую. Один из них говорит:
- Музей сегодня закрыт.
Вот везуха-то! Скидываю рюкзак на землю и плюхаюсь на него сверху:
- Как «закрыт»? Я сюда из Питера еду, а он закрыт? – не нашлась больше, что ответить.
- Зайдите через другие ворота, спросите там, - советует он, видя мой неуходящий расстроенный вид.
Захожу с другой стороны во внутренний дворик, там висит объявление, призывающее позвать хозяйку из большого дома. Оттуда слышатся детские голоса.
- Здравствуйте! – кричу я.

Через какое-то время из-за тюля, закрывающего дверной проход, появляется хозяйка музея. Она алтайка. Очень тёплая, спокойная и гостеприимная. Когда я говорю, что притащилась издалека, отвечает:
- Что ж сделать? Сегодня вон ремонт затеяли. Как людей туда вести, если болгаркой сейчас работать начнут? Уже двоих туристов сегодня отправила, тоже издалека приехали.
Тем не менее, я не собираюсь уходить отсюда просто так. Говорю:
- Я в Чемал только ради Вашего музея приехала, - это истинная правда. - Сколько они ещё будут ремонтировать-то? Может, я подожду?
Она говорит:
- Ну, час точно.
- Ха! – кричу я, почти расшнуровывая ботинки с горящими внутри ногами. – Да час я, конечно, подожду!
На это она отвечает:
- Зачем ждать? Сходи прогуляйся.
- А рюкзак можно здесь кинуть? Он меня когда-нибудь точно придавит к земле навсегда.
- Да оставляй конечно, - соглашается она, указывая на скамейку внутри дома.
И рассказывает, куда идти и что смотреть, добавляя:
- Ты даже если задержишься, я тебя дождусь.

Как приятно такое слышать. И она даёт мне яблоко. Большое вкусное сочное яблоко, которое я сгрызаю до палочки. Кстати, палочка в яблоках и грушах – самая вкусная, вы знали?
Я иду к острову Патмос. Он стоит посреди шумящей Катуни, высоко возвышаясь над уровнем воды. Высота и его удалённость впечатляют. К острову тянется подвесной мост, перед которым висит табличка: «Проход по мосту строго только 6 человек». Встаю в очередь. Эти «6 человек» периодически трансформируются в 7 или 8. Видимо, кто-то считает себя достаточно худеньким, чтобы пройти незамеченным. Группа людей идёт в ту сторону, затем с той стороны возвращается такая же группа.

На острове стоит небольшой деревянный храм. Рассказывают, что одна икона – «икона Божьей Матери» была в крайне плачевном состоянии, и, помещённая в скит, начала самовосстанавливаться: и лик иконы появился, и краски обновились сами собой. А одна икона «Господь Вседержитель» мироточит.
Ставлю дивно пахнущие ладаном и воском свечки, здороваюсь с Николаем Чудотворцем. Здесь чудесно.
Рядом с храмом, прямо в скале высечен образ Божьей Матери с ребёнком на руках и нимбом над головой. К ним пускают только после благословения священника.
- Издалека даже лучше видно, - утешает меня девушка, сидящая внутри храма и продающая свечки.
Она ловко сгребает монеты в коробочку прекрасно наманикюренными руками. Другая женщина в это время ходит, тушит и забирает свечки, которые едва успели прогореть до половины.

Потом я иду по дороге, именуемой «Козья тропа». Это ещё одна дорога к ГЭС, проходящая через гору Бишпек. Тропинка идёт по её краю, повторяя очертания горы. С другой стороны от тропы открывается грандиознейший вид на Катунь с высоты птичьего полёта. Слепящее солнце отражается в её бирюзовой воде, светлых скалистых берегах напротив, подсвечивает белыми пятнами редкие облака. Наматываю на голову парео.
В одном месте видно, как мутная широкая Катунь поглощает изумрудную впадающую в неё реку Чемал.
Сама тропа каменистая, кое-где просвечивает оголёнными корнями деревьев, растущих рядом. Поднимается то вверх, то вниз.

Автостопом до алтайского яка. Глава 23.
«Путешествие – это не удовольствие. Это, скорее, аскеза.» (с).

Посмотрев на ГЭС с другого ракурса, возвращаюсь к музею. Там я скидываю ботинки и блаженно перебираюсь в шлёпанцы.
Мужики ещё не закончили, но Таисья Петровна, - так зовут экскурсовода, - ведёт меня в один из двух айылов.
Айыл – это традиционное алтайское строение. Шестигранной формы. Цифра «6» имеет для алтайцев особое значение. Крыша традиционно крыта корой лиственницы, которая не поддаётся гниению.
Нельзя наступать на порог, или держаться за косяк двери, - дверь тоже считается священной. Двери сделаны так, что любой входящий гость поневоле кланяется и таким образом выражает своё почтение матери-очагу-хранительнице жизни, независимо от сана, богатства, силы или бедности. Таким образом усмиряется высокомерие и излишняя гордость сильных мира сего.
В центре айыла стоит таган-треножник, на котором висит большой чугунный казан. К огню алтайцы относятся с особым почтением.
С ним связано много обычаев. Нельзя лить в огонь воду, ворошить золу или сжигать мусор.
Таисья Петровна имеет вид домашний и деревенский: в очках и с панамой на голове. Она коренная алтайка, учительница русского языка. Вокруг неё бегают внучка и внук, играют сначала в догонялки, а потом в прятки.
Мы заходим в айыл, дети забегают тоже.
- Вас буду фотать, - предлагает мне Таисья Петровна.
- Нет, - сопротивляюсь я, не отдавая фотоаппарат.
- А чо нет-то? На фоне очага.
- Я не в форме, - начинаю смеяться. – Можно лучше я Вас?
- Не-е-е! – эмоционально отвечает мне Таисья Петровна. – Без костюма не надо. Русские люди, в любой форме красиво выходят. Хоть что оденут – для них идёт. Это нам что-то не идёт – то коротко, то узко.
- Мне сказали, что алтайцы – все очень красивые люди. Не соврали, - говорю я искренний комплимент.
- Нам обязательно надо что-то такое одевать… А вам: хоть коротко одень, хоть длинно одень, хоть узко одень… всё подходит, ага, - настаивает на своём Таисья Петровна.
Однажды в музей приехала делегация, и тогда она одела алтайский национальный костюм, - с шапкой и чегедеком. Праздничная алтайская одежда очень нарядная, функциональная и сшита со вкусом. Показывает мне фотографию.

Потом Таисья Петровна начинает рассказ:
- Ну вот этот айыл конкретно назвали Айыл Мира, Дружбы, Согласия. Потому что мы в республике проживаем 50 разных национальностей. Четыре большие веры. Буддистская, алтайская вера, православная, исламско-мусульманская… там уголки оформлены. Вот эти четыре стола - полностью подарки. Про Рериха, писатели-сказители Горного Алтая, археология. Иди, смотри, иди…Фотай…
Вдоль стен стоят столы, на которых лежат книги и всякие предметы. На стенах висят картины, фотографии, шкуры животных и даже настоящий шаманский бубен.
Газетная вырезка, висящая на стене, привлекает моё внимание.
- Ледяная принцесса! Слышала про неё! – восклицаю я.
Здесь целая экспозиция. На стене висит схема кургана, где её нашли. Есть рисунки татуировок и иллюстрации костюма, в котором она была захоронена.
- Вот это курган, в котором она была, - указкой Таисья Петровна показывает мне на картинки. - Вот в таком одеянии она была. Вот в таком долблёном гробу лежала. Сейчас она в Горно-Алтайском республиканском музее лежит. Из Новосибирска её перевезли туда. И вот какая у неё была шапка. Кожаная. Высокая. В эту высокую часть она ложила стрелы от лука. А вот где безрукавная часть руки, вот тут… у неё были татуировки, вот эти. Вот так они выглядят, эти татуировки, - и она показывает картинки диковинных фантастических зверей.
Одета Принцесса была красиво. Просторная шёлковая рубаха, бело-красная шерстяная юбка, плетёный пояс с кистями, длинные белые войлочные чулки с аппликациями. Вместе с Принцессой захоронили шесть коней, убитых ударом боевого чекана в темя. И множество вещей.
На голове - сложное сооружение из собственных и конских волос, войлока, шерсти, дерева, накосников и фольги, у основания закреплённое деревянной фигуркой лежащего оленя с раздвоенным туловищем. На прядь волос, собранных на макушке, надет сплетённый из красной шерсти чехол, в который воткнута бронзовая булавка с деревянным оленем, стоящим на шаре.
Изображений оленя очень много и в виде украшений, и на стенке деревянного гроба, и на татуировках. На левом плече женщины татуировка в виде оленя с клювом грифона, рогами козерога и оленя. Рога оленя украшены головами грифонов, и ещё одна – на спине. Тело его перекручено. Ниже - татуировка барана с запрокинутой головой, потом - пятнистый барс с длинным хвостом. Под барсом зверь с когтистыми лапами, тигриным хвостом и оленьим туловищем, из которого вырастает голова грифона. Татуировки несут сакральную информацию, которую расшифровать пока не удалось.

Таисья Петровна рассказывает мне про алтайскую веру, средний, верхний и нижний миры.
- А это кто? – показываю на фотографию мужчины в рамке и с траурной ленточкой.
- Это мой муж, - говорит Таисья Петровна. - 76 лет было, когда он скончался. Он очень активный, живой был человек. И музей основал тоже он. А я теперь продолжаю его дело.
Мы выходим на улицу. Второй айыл всё ещё ремонтируют, поэтому вход в него закрыт.
- Иди, хоть в окошко загляни, - говорит Таисья Петровна. – Тут показано самое интересное: культура и быт алтайского народа.

Пространство айыла делится на мужскую и женскую половины, а также на чистую и обыденную, на почётную и обычную. Если смотреть от входа, то правая сторона айыла будет женской, а левая – мужской. На женской половине находилась кровать за занавеской, домашняя утварь; на мужской – ружья, охотничьи и конские снаряжения.
Едва улавливаю всё это, заглядывая в темноту помещения. На его полу лежит большая шкура животного. Много шкур и на стенах. В центре – очаг. Около стены стоит красивый сундук.
Сейчас айылы соседствуют с домами обычной постройки. Часто на одном участке есть и то, и другое. Зимуют теперь больше в домах с печкой.
- А Вы где остановились? – спрашивает Таисья Петровна.
Опять понимаю, что надо поторопиться, потому что с ночлегом ничего не ясно.
- Пока нигде, - отвечаю. Хотя я могу позвонить женщине, встреченной по пути в музей. Её зовут Юля.
- У меня есть соседка. Она комнату сдаёт туристам. Попросись к ней, - Таисья Петровна называет меня то на «вы», то на «ты». – Сейчас провожу. Пойдём пока чай пить.
Она проводит меня в дом, где стоит рюкзак, и даёт кружку вкусного чая с печеньями.
Пью чай. Здесь хорошо, уютно. Равновесно.

Потом мы идём к соседке. Таисья Петровна наклоняется к низкому окошку, сделанному в воротах и зовёт её по имени. Никто не отзывается.
- В баню, наверное, пошла, - делает она предположение. – А ну-ка позвоню ей…
Она звонит, но телефон никто не берёт.
- Точно, в бане. Нужно подождать.
Я согласно киваю.
- Вот если у неё поселишься, то завтра можешь прийти и второй айыл посмотреть изнутри.
Ставлю рюкзак на лежащее рядом бревно, сажусь рядом:
- Я подожду.
Таисья Петровна даёт номер её телефона и уходит. Две собаки, мирно и молча лежавшие в придорожной пыли, вдруг начинают лаять на меня, - сначала одна, а потом и другая.
- Ну, чего? – спрашиваю их, поворачивая голову. Замолкают.
Через какое-то время к воротам приходит женщина, объясняю кто я. Она открывает ворота, просунув руку внутрь окошка и зовёт хозяйку, зайдя в дом. Стою с рюкзаком в воротах. Наконец, появляется хозяйка дома.
Объясняю, что я, де, туристка, но денег у меня не густо. Комната уютная, маленькая, аккуратно обставленная. Похожа на музей. Договориться о цене не получается. Извиняюсь, ухожу.
Она говорит мне вслед:
- Ну и куда Вы пойдёте? На ночь глядя?
Махаю рукой. Эти же вопросы звучат в моей голове унисоном. Солнце уже касается верхушки одной из лесистых гор, и прохлада опускается на землю, а значит, скоро стемнеет.
Уныло бреду вниз. Не люблю ночи. Темно и страшно. Телефон сел. Сяду и я. Сажусь на бревно рядом с дорогой. Мимо идёт женщина, спрашиваю её:
- Не подскажете, здесь где-то есть гостиница?
Она испуганно шарахается от меня, и быстро уходит.
Ну вот. Дожили. Народ пугаю. Неподалёку мальчишки играют в футбол. Достаю оба свои телефона и начинаю операцию по перекладыванию симок из одного в другой. Звоню Юле.
Юля быстро берёт трубку:
- Ой, а мы Вас потеряли!
- У меня телефон сел. И ещё я на ГЭС ходила.
Если Юля сейчас передумает меня ютить, то я не знаю, что буду делать.
- Приходите, приходите к нам. Сейчас надо идти направо, а я Вас встречу! – радостно говорит она.
О-о-о! Хорошо-то как!
Ползу, очумевшая от дневной жары и усталости вдоль дороги. Справа и слева от неё полого поднимаются склоны, местами переходящие в горы. Мимо меня бредут коровы и телята, останавливаясь иногда прямо поперёк дороги. Захожу в магазинчик, покупаю кефир и батон.
Я такая голодная, что собираюсь съесть это прямо здесь и сейчас. Юля встречает меня тут же: она тоже бежит в магазин. Говорю, что подожду её здесь: плюхаюсь на землю под ближайшей сосной, открываю кефир и кусаю батон…

Потом мы идём к дому её тёти. Тётя живёт здесь давно, сдавая номера приезжим. А Юля собирается переезжать, - они только что с мужем купили земельный участок.
Юля задаёт мне массу вопросов, первым из которых предсказуемо звучит: «А не страшно?». Говорю, что страшно, и если у неё есть муж, то вполне резонно сидеть рядом с ним, а не испытывать судьбу. Или ехать путешествовать вместе с ним. На машине. Идеальный план!
Чувствую, как в ней бушует эта романтика. Как она хочет тоже ринуться куда-нибудь. Поехать, распахнув глаза, навстречу приключениям.
Пытаюсь объяснить, что подобные путешествия – это скорее аскетизм, а не романтика. Но она не слышит. Её интересуют детали. Что я ем? Где моюсь? Где сплю? Сколько денег собираюсь потратить?
Рассказываю.
Мы приходим к дому её тёти. Тётю зовут Маргарита. Я хочу поставить палатку на их участке, чтобы было и безопасно, и недорого. Маргарита спрашивает меня:
- А… Вам принципиально спать в палатке? Давайте за те же деньги, но мы Вас положим в дом?
- О-о-о!!! Конечно мне не принципиально! Спасибо! – я радуюсь, как ребёнок.
Было бы верхом мазохизма отказаться от комфортной кровати в стенах дома в пользу жёсткого коврика в сырой от росы палатке. К тому же Юля предупреждает, что ночью тут бывает солидный минус.
Меня проводят на второй этаж дома, определяют в комнату.
Но на этом сюрпризы не заканчиваются. Вселенная исполняет мои утренние мечтания о бане.
- Идите, мойтесь первая, - оглашает Юля, показав мне, где находится баня.
Соглашаюсь без всяких сомнений.
Когда я выхожу из тёплой бани, закутанная в чистую одежду и с футболкой на голове, то вижу их, сидящих на уличной террасе: Юля, Маргарита и ещё одна женщина. Итак, у нас тут женское царство! Как я соскучилась по исключительно женской энергетике, - вот где настоящий, спокойный отдых. Устало думаю, что сейчас меня попросят рассказать про автостоп, про путешествия и прочие детали, и мне надо выдержать это, потому что им это интересно. Но Маргарита неожиданно говорит:
- Идите спать. Наверняка устали с дороги.
Не верю своим ушам! Благодарная, исчезаю в свою комнату и падаю на кровать. О, подушка – это так клёво…
Мне приходит сообщение от некоего Антона. Он здоровается и спрашивает, в Алтае ли я ещё? Отвечаю, что да. Мы решаем путешествовать вместе. С напарником должно быть интереснее.
Он остановился в Горно-Алтайске. Встаёт вопрос: как и где встретиться. Решаю, что утро вечера мудрее и забываюсь быстрым сном.

Утром Юля говорит:
- Сейчас приедет мой муж. Мы едем в Горно-Алтайск, по делам.
- Куда? – я так удивлена, что не могу поверить.
Нет, ну надо же! Это как нужно умудриться так подстроить, дорогая Вселенная!
Юля соглашается подвезти меня до города. Выхожу на улицу, - прохладно. По забору идёт, шатаясь от тяжёлого беременного пуза трёхцветная кошка.
Солнце только-только начинает отогревать окрестности, вокруг лежит роса. Как это здорово, что я спала не в палатке сегодня…

Приезжает Юлин муж, прощаюсь с хозяйкой, идём к машине. Муж не ожидает, что он везёт до Горно-Алтайска кого-то ещё. Но, вроде, соглашается посадить меня в машину. Едем.
Утешаю себя тем, что изо всех сил старалась отговорить Юлю от автостопа. А то ещё рванёт, порушит семейный уклад этим сумасшествием. Заезжаем в деревню, забираем от родителей их маленькую дочку. Она забавная.
- Смотри, папа! – говорит она, показывая жевачку.
Юля замечает:
- Я же просила бабушку не покупать тебе жевачек! Они вредны!
Юля раньше работала медицинским врачом. Это чувствуется.
- А это – опытная жевачка, - отвечает девочка. - Потому что её жуёшь, жуёшь… А потом она как конфета растворяется!
Улыбаюсь. Звоню Антону. С третьего раза дозваниваюсь: он сидит в кафе, заряжает телефон. Договариваемся о встрече.
Юля поворачивается ко мне:
- А что хоть за напарника ты себе нашла?
- Не знаю, - отвечаю ей. – Я его ни разу не видела. Это он меня нашёл.
Совершенно потрясённая, она округляет глаза и говорит мужу:
- Слышал? Едет, неизвестно к кому и куда! Даже не видела ни разу.
Муж молча смотрит на неё много выражающим взглядом. Как я его понимаю. Юлечка, сидите дома. Пожалуйста! Котлеты по-киевски!

Иногда так хочется в комфорт и уют. В тепло и чистоту. В беззаботность и сытость. Зачем я здесь? Вытолкнула себя в стресс, в очередной сумасшедший «трэш», как теперь говорят о чём-то ужасном. Чтобы опять, в сравнении, почувствовать счастье от возвращения? В быстроте закипаемого чайника на газовой плите? В комфортном тёплом сне на мягком матрасе в комнате с паровым отоплением? В денежном корыте и вынужденном взаимодействии с людьми, отдельные из которых откровенно бесят? На работе, где не чувствуешь удовлетворения от проделанного? Знакомо, да?
Я подумаю об этом завтра.
Прижимаюсь к пыльному рюкзаку.
Найду своего яка и вернусь. Может там, вместе с ним, и принц отыщется. Который впечатлил бы меня. Желательно не женатый.
Но если все остальные запросы Вселенная исполняет довольно легко, то этот она исполнить не спешит. Видимо, мужика охраняет. Жалеет его.

- Куда Вам надо в Горно-Алтайске? – прерывает мои мысли Юлин муж, потому что мы подъезжаем.
Называю приблизительный адрес. Антон сказал, что будет встречать меня там.

Меня выгружают. Обмениваемся контактами.
- Спасибо! – кричу я Юле и интенсивно машу рукой.
Юля улыбается. Её задумчиво-мечтательный взгляд мне не нравится. Если есть семья – путешествовать в одиночестве не стоит. А муж её взгляды не разделяет, это очевидно.
Впрочем, если семьи нет – не стоит тоже.

Забираюсь в тень. Моя картонка с надписью «Акташ» служит мне сиденьем, подкладываю её на паребрик прежде чем сесть. Антон хочет поехать к Телецкому озеру. Я думаю, что было бы, наверное, глупо, приехать в такую даль, только чтобы увидеть яка и сразу повернуть домой. С напарником можно, во-первых, побыть здесь и подольше, а во-вторых, безопасно оглядеть больше окрестностей.
Потому что время летит слишком быстро, - это факт. И то, что посетить все места, какие хочется, за одну жизнь невозможно – тоже. Поэтому вернуться сюда ещё раз вряд ли получится. Придётся наслаждаться каждым моментом и местом с осознанием того, что это больше никогда не повторится.
Так моменты и умирают в их переживании, прямо в текущем времени. Я как будто хороню их, потому что присутствует горечь от осознания того, что это происходит «в первый и последний раз».
- Привет! – раздаётся рядом.
Ко мне неуверенно подходит парень. Это Антон. Он рыжеватый, в кепке, с серо-голубым рюкзаком.
- Привет! – отвечаю ему и тут же удивляюсь. – А чё это у тебя такой рюкзак маленький?
Мой больше.
- Зато, наверное, тяжелее.
Потом я пытаюсь поднять его рюкзак. Он, действительно, неподъёмный. Каждый раз, когда мы вместе идём по улице, народ смотрит на меня с жалостью. Потому что у Антона рюкзак меньше. Но я бы ни за что не согласилась поменяться с ним рюкзаками, потому что его рюкзак тяжелее моего вдвое!

Антон – фотограф. Кроме рюкзака, он носит с собой профессиональный фотоаппарат.
- Ну что, куда идём? – спрашиваю я в надежде, что он разработал маршрут.
- На автовокзал. Узнаем, сколько стоят билеты до Телецкого, - отвечает он.
Мы идём вдоль дороги. Несмотря на тяжёлый рюкзак, Антон бежит довольно бодро. В первые минуты я за ним успеваю, потом начинаю пыхтеть, как паровоз.
По пути, Антон срывает с придорожной яблони два яблочка. Одно съедает сам, второе даёт мне. Грызу. В отдельном месте мы спускаемся в лес, - рядом неизменно течёт Катунь, - и находим кусты калины.
Нет ничего вкуснее тех кисловатых придорожных яблок и той калины.

Это сейчас я не ем их, - вдоль дороги… они же не экологически чистые… Надо помыть водой… Калину есть горстями? Шутите? Это сейчас я бью себя по рукам, которые тянутся сорвать и запихать в рот даже декоративный шиповник, растущий в городе.
Тогда же мы едим весь «подножный корм», да ещё и с удовольствием и пьём любую более-менее пригодную для питья воду. Кстати, она заканчивается.

На вокзале Антон узнаёт сколько стоит билет и говорит об этом, предупреждающе сказав мне: «Хочешь я тебя расстрою?». Мысль об автобусе, да ещё и за такие деньги, звучит невкусно. Покупаю карту Алтая, выходим на улицу.
Поступаю, как уже получилось однажды. Нахожу, какие городские автобусы в Горно-Алтайске идут на выезд в сторону Телецкого озера, и мы ищем, где можно на них сесть. Остановка оказывается рядом. Садимся и едем.
Автобус полон алтайцев, одетых просто и без затей. Есть и русские лица. Контролёрша, молодая девочка, с устало-безразличным видом отрывает и даёт нам по билетику, после чего всю дорогу болтает по телефону, изредка отвлекаясь на новых пассажиров. Мне находится свободное место, ставлю рюкзак в проход, но никто не возмущается, все с пониманием протискиваются мимо него.
Здесь вообще все люди, кажется, спокойные, предупредительные и рассудительные. Любят помогать друг другу. Никакой суеты или раздражения. Туристов, может быть, и не любят. Тех, кто ссыт на забор твоего дома или вываливает мусор прямо на обочину.

Нам везёт: автобус доезжает аж до села Кызыл-Озёк. Выходим на конечной. Солнце шпарит невыносимо. Заматываю голову вместе с лицом в парео так, что наружу торчит только нос. В оставленную щёлку едва вижу, куда иду.
Какое-то время мы идём, выбирая место. Останавливаемся рядом с каким-то летним лагерем для детей. Ворота в него распахнуты настежь.
Моя вода закончилась, беру пустую бутылку и иду спрашивать воду.

Через десять шагов слышу жуткие крики:
- Как?!!! Как Вы прошли сюда! – мне навстречу бежит разъярённая полноватая женщина с красным от возмущения лицом.
- Здравствуйте, - отвечаю ей.
- Кто разрешил?!!!
- Эм… Ворота были открыты. Мне нужна вода.
- Какая вода! Сюда нельзя заходить!
- Питьевая желательно. Никакой таблички на входе я не увидела, - логично объясняю я всё тем же спокойным голосом.
Больше она не находит, что ответить. Оказывается, что ворота открыты потому, что сейчас в лагерь должен приехать автобус. Вода оказывается на улице, где расположены краны для мытья рук. Набираю воду и быстро ухожу.
Действительно. Туристы – как вороны, или как крысы. Вдруг заразные?
Возвращаюсь к Антону.
- Мы с тобой как бомжи, Антон, - говорю ему я. – даже воды у людей не допросишься.
- Я себя бомжом не считаю. Я путешественник, - отвечает он.