Продолжение. Начало рассказа здесь >>>>

Вторая часть здесь >>>>

Третья часть здесь >>>>

Четвертая часть здесь >>>>

Пятая часть здесь >>>>

Шестая часть здесь >>>>

Седьмая часть здесь >>>>

8 часть здесь >>>>


9 часть здесь >>>>


Автостопом до алтайского яка. Глава 27
Сдайся Богу (с).
Дождь, шедший всю ночь, не прекращается и утром. Небо, ещё вчера безоблачное, сегодня затянуто серой пеленой. Не верится в то, что была жара. Теперь холодно, серо и сыро. Горы, стоящие вдали, закрыты занавесом из густого тумана, - их не видно, как будто их и нет. Звонко звякая колокольчиками, мокрые от дождя, поодаль ходят лошади. Непрерывно щиплют траву, откусывая её мощными зубами, - их головы постоянно внизу, они заняты делом. Если люди заняты делом, то они работают, а лошади – едят. В этом их работа.

Рядом с кобылами ходят жеребята. Один, выстроив ушки вверх, подходит ко мне, из любопытства. Мамашка сопровождает его. Стою, не шевелясь. Жеребёнок, почти приблизившись, спрашивает мамашку негромким звонким жеребячьим ржанием: «Можно?»
Мамашка внимательно оценивает меня и отвечает ему таким же, но более грудным и утробным клокотанием: «Лучше не надо». Жеребёнок тут же останавливается, уходит в сторону и возвращается к мамке под бок. Уходят к табуну.
Неподалёку два жеребёнка чешут друг другу холки, - это выглядит забавно.

Чёлки у всех забиты колтунами из колючих семян растений – даже если захотеть, вряд ли их удастся расчесать. Так и висят на лбу, треугольными спутанными сваленными сосульками.
Наконец, ко мне подходит жеребец. Внимательно изучает, нюхает руку. Остальные стоят в отдалении, ждут разрешения. Я стою прямо на их тропе.

Приняв решение, что я безопасна для табуна, жеребец фыркает и медленно проходит мимо. Остальные следуют за ним, проходя мимо меня. Мокрые рыжие, чёрные, белые бока, покачиваясь, проходят совсем рядом. Я оборачиваюсь и тут совершаю непростительную ошибку: нерезким движением одеваю на нос очки.
Весь табун тут же, в одно движение, бросается в галоп, - только комья спрессованной грязи летят из-под копыт. Разбегаются в панике в разные стороны. Очки?
Это что-то из книги про Гулливера в стране гуингмгмов.

Из палатки вылезает Антон.
- Смотри, лошади! – делюсь с ним своей радостью.
Пожалуй, главнейшим из преимуществ в путешествии вдвоём является то, что есть с кем делиться впечатлениями. Даже когда мы не можем найти общий язык, рано или поздно это заканчивается воплями:
- У-у-ух ты!!! Смотри-и-и!!!
Тыкая пальцем на тени от туч, бегущих по горам, или на нежно-розовые деревья, на мгновение подсвеченные опускающимся за горизонт солнцем. И на этом все распри заканчиваются. До поры до времени.

Диалоги так, примерно, и выглядят:
- Ты, как истинная женщина, думаешь только левым полушарием…
- Ты меня обидел сейчас, между прочим. «Только левым полушарием».
- Что обидного в том, что я сказал, что ты думаешь левым полушарием?
- Слово «только», вот что!
- Ну, ты теперь до конца жизни будешь меня этим попрекать, это очень по-женски!
- Не до конца жизни, а до конца путешествия.
- Я это и хотел сказать. И вообще ты ведёшь себя, как ребёнок.
- Зато ты, как я посмотрю, взрослый состоявшийся мужчина…
- Вы, женщины…
- О-о-о!!! Смотри!!! Птица какая полетела! Видел? Нет, ты видел?
- Ух ты-ы-ы!!! Точно!
Мимо нас пролетает, широко расправив крылья, птица, похожая на коршуна.

Дождь потихоньку затихает и прекращается. Но, судя по серому небу, ненадолго. Надо успеть сварить кашу на завтрак. Эх, газовая горелка, мы тебя не взяли…
Хорошо, что кто-то оставил в углублении под нависающими корнями берёз несколько деревянных чурок. Они относительно сухие. Так принято. Уходишь – оставь после себя дрова. С трудом разводим костёр, почти израсходовав запасы карельской бересты, - огонь съедает бересту и не думает браться за сырые веточки сосны.
В итоге я беру сухие берёзовые веточки, тщательно и осознанно складываю их них шалашик, подложив вниз остатки бересты – толстый сухой рулончик. Антон тоже подкладывает веточки в шалашик:
- Тут нужны палочки, которые ломаются с первого раза. То есть совсем сухие, - комментирует он.

С третьей спички огонёк занимается, изобразив мини-костерок, который мы, едва дыша, начинаем подкармливать новыми веточками, слегка поддувая его воздухом. В итоге костёр, кряхтя, стреляя и источая едкий дым, разгорается. Но стоит его оставить – он тут же прекращает гореть огнём, уходя в себя: и тогда тлеют одни уголья. Подкидываем всё новые и новые ветки.
Сырые дрова дымят, шипят, сочатся жидкостью на сломах.
Наконец, костёр достаточно разгорается. Варим кашу. Кипятим чай, - чёрный, с добавлением местной травки – кошачьей мяты, или котовника, который я вначале принимаю за мяту перечную. Пьём чай, и я понимаю, что трава, которую я только что кинула в заварку, совсем не обычная мята.
- Антон. Это, кажется, не мята.
- Нет? – Антон смотрит в уже пустую чашку.
- Но вроде она не ядовитая.
- А, ну ладно. Выпили же уже.

Точно так же я исследую местные ягоды.
- О. Это вроде калина, - ем. Чвак-чвак… - Не, не калина… А вот, кажется, волчья ягода, - ем. Чвак-чвак… - Да, точно, она…

Рядом с нашими палатками неожиданным подарком объявляется маленькая яблоня. На ней висят довольно крупные яблоки, причём сладкие.
Лес находится чуть дальше. Рядом с палатками растут невысокие саженцы сосен. Всё в предвкушении нового дождя. Среди сосенок легко нахожу несколько хороших грибов – крепких, молодых. Ножа с собой нет, оставляю их нетронутыми.

- Что мы решаем, Антон? Остаёмся на завтра? – спрашиваю я.
- Время покажет.
- Я хочу постирать бельё. Если остаёмся, то у него будет шанс высохнуть.
- Не будет. Дождь обещали на несколько дней.
- Если будет дождь, то как мы будем собираться и идти куда-то? Складывать мокрые палатки?

Так мы и не можем принять решения. В итоге я хватаю бельё и иду на озеро. Палатки стоят наверху холма, надо спуститься по нему, перейти пустующую автотрассу, и тут уже рядом оказывается Манжерокское озеро. Стираю я бельё в большом целлофановом пакете. Это моя стиральная импровизированная машинка, или, скорее, целлофановый тазик. Одежда смачивается водой, намыливается, кладётся в пакет. И туда же добавляется ещё вода и мыло. После чего я всё это какое-то время интенсивно жамкаю руками.

Итак, я пересекаю дорогу и выхожу на берег озера. Туристический сезон почти закончен, поэтому местные жители, торгующие здесь, печальны. Рядом со входом стоит столик с сувенирами. Подхожу посмотреть. Тут же ко мне, сильно хромая, подходит продавец: это пожилой мужчина, с косоглазием. Довольно приветлив.
- А можно здесь где-нибудь помыться – постираться? – спрашиваю его.
- А чего ж нельзя? Конечно можно.
- Ладно… - задумчиво смотрю на сувениры. – Продаёте, да?
Дедок грустно вздыхает:
- Дождь всех разогнал.
Рядом с прилавком стоит ящик, в котором россыпью лежат водяные орехи. Чилим, называются. Амулеты для путешественников, здоровье, богатство, успех и всё такое. Таисья Петровна, заведующая музеем в Чемале, говорила: «О, такие плавают в озере. Мы их в детстве чёртиками называли».
На столике рядом стоит медовуха в разнокалиберных бутылках.
- Спасиб, - говорю я. «За просмотр».
Прохожу мимо палатки, где сидит довольно статный мужчина. Он непрофессионально кричит мне:
- Чебуреки, манты, пирожки, шашлыки, горячие, подходите, чай, кофе! Вкусные! Свежие!
Очевидно, что не повар ни разу.
- Нет, спасибо, - улыбаюсь ему, проходя мимо и иду стираться куда подальше, в дебри прибрежных деревьев.
По пути встречаю редких отдыхающих: рядом с машиной, жарят шашлыки на мангале, изрядно утеплившись. Цивилизованные люди.
Наконец, нахожу выход к воде, свободный от людей. Неподалёку плавает лодка, - кто-то из местных рыбачит среди густо растущих жёлтых кубышек.
Только начинаю намыливать одежду, как опять начинается дождь. Начинается с редких капель, и я надеюсь успеть быстренько постирать бельё, окунуться и успеть в лагерь до его интенсивного начала. Не тут-то было.
Дождь усиливается.
Чтобы не промочить верхнюю одежду, снимаю её и вешаю в заросли ближайшего куста. На меня налетают какие-то гнусные мошки. Грызут почём зря. Мошки кусают, холодные капли дождя лупят… Жамкаю бельё, в мыльной воде, в пакете. Дождь ещё больше усиливается. Начинаю покрываться гусиной кожей. Мне жарко, мне жарко… Аффирмация, подь сюды…
Полоскаю «типа постиранную» одежду и лезу в воду сама. Окунаю голову в озеро: бдыщ! Мысль: «Клещевой энцефалит – это ещё что. Гораздо реальнее заработать менингит». Торопливо намыливаю голову размокающим плоским кусочком мыла. И себя - носками вместо мочалки. Опять окунаю голову в холодное озеро: бдыщ!

О-о-о… Как холодно-то… Сверху льётся вода, сбоку дует ветер. Чем быстрее я вернусь в лагерь, тем быстрее вероятность согреться. Почти намыленная, захожу в озеро ещё дальше – глубина здесь не большая. Дно мягкое, - это тёмно-коричневый мякисный ил, который легко взбаламучивается. Ложусь на живот и плыву. Поверхность воды равномерно рябит от капель дождя. Плыву в страхе распороть живот о торчащие коряги: но коряг нет, вода сносная. Проплываю какое-то расстояние, навстречу кубышкам. Прямо перед глазами капли воды ударяются о поверхность, подпрыгивают, и вытягиваясь вверх в виде прозрачных тонких палочек, затем складываются обратно вниз. Вся поверхность озера пестрит от водяных ударов капель, падающих сверху. Это удивительное исполнение - воссоединение дождя и озера – сопровождается мягким шуршащим звуком. Вдали по-прежнему желтеют кубышки и плавает лодка с рыбаком.
Плыву обратно. Оставшиеся несколько метров иду ногами по дну. Выбираюсь из воды – ноги ниже колена покрыты коричневой бурой грязью, безрезультатно пытаюсь ополоснуть их: со дна только больше поднимается тины. Мокрая голова леденеет, зубы уже стучат. Дождь ещё усиливается, шуршание на озере – тоже.
Надо поторопиться.

Обматываюсь парео, как юбкой, сверху натягиваю футболку, которая тут же мокреет, потом ещё флисовую кофту. Хватаю в обе руки пакет с бельём и ботинки, шагаю босиком обратно к лагерю. Холодная трава блестит от дождя.
Возле относительно чистой лужи полощу ноги, обтираю их носками и втискиваю в ботинки. Зубы продолжают стучать. М-м-м-м…
Путешествия, говорили они… Романтика, говорили они… Ды-ды-ды-ды-ды…
Видон у меня атасный: треккинговые ботинки 40-го размера, из которых торчат голые ноги, едва прикрытые сверху прилепленным мокрым парео, от ходьбы задравшимся выше некуда. Сверху серая кофта и голова, в сосульках от мокрых волос. В руке – массивный пакет с бельём. Я пытаюсь принять непринуждённый вид, одёргивая «юбку», чтобы убедить хотя бы себя, что мне комфортно и ничуть не холодно. Мне это едва ли удаётся.

Прохожу мимо цивильных отдыхающих, одетых в многослойную утеплённую одежду: они всё также стоят под деревом, но поверх одели плащи и куртки с капюшонами. От шампуров исходит вкусный дымный запах.
Когда я проплываю мимо них, пытаясь сдуть с лица тяжёлую сосульку из волос, они громко смеются. Возможно, кто-то из них пошутил: «А не пойти ли нам искупаться?», но я этого не слышу. Только смех.
Моё восприятие окружающих людей во время путешествия тоже меняется. Мысль «а что подумают люди» становится несущественной.

Сегодня ровно месяц, как я путешествую. Беру у дедули медовуху, сторговавшись на меньшую цену. Дедуля с лёгкостью соглашается. Я хочу мёда и согреться.
И ещё несколько «чёртиков». Едва не забываю рядом со столиком пакет с мокрым бельём.
Делаю глоток из бутылки. Божественный вкус мёда разливается по моему пищеводу сладким счастьем. Торопливо шагаю в лагерь.
Несмотря на дождь, Антон сидит у костра и подкармливает его. Вешаю бельё на растянутую верёвку. Зову его к себе в палатку. Пьём медовуху. Мимо палаток ходят коровы и один бычок. Смотрят на палатки и на нас с любопытством, обнюхивая тент.
Воду, собранную с юбки тента, приходится кипятить – в ней обнаружились мышиные какашки. В моей памяти возрождается название «Лептоспироз». Мы с Антоном опять ругаемся – вполне осознанно, как обычно и не повышая голоса: о степени важности для каждого понятий стерильность и безопасность.

Потом долго и нудно идёт дождь, - каждый пережидает его в своей палатке. Дождь усиливается до раскатов грома. При этом грохочущие звуки грома многократно отражаются от окружающих нас гор. Мощно стучат по тенту палатки тяжёлые мощные капли. Костёр гаснет. Набрякшее мокрое бельё полощется на ветру. Ничего не высохнет, это факт. Тут нужен тент, или кусок целлофана, натянутый сверху: тогда есть вероятность, что одежду высушит ветер. Но тента нет, а дождь есть.
Вот бы сейчас выпить крепкого молотого кофе… Такого… Сладкого… Чёрного… Горячего…
Периодически я начинаю скучать по дому, по уюту и теплу, по лёгкости приготовления пищи и кипячёной воды. По безопасным стенами квартиры и серой котьке, удобно расположившейся на коленях.

На следующее утро Антон, доставая удочку, говорит:
- Я сейчас пойду рыбу ловить.
- Хорошо. Только я в лес схожу. Ладно?
- Надолго?
- На полчаса.
Ухожу исследовать лес. Здесь растут сосны, кустарники, папоротники. Очень много калины, но она ещё незрелая: ягоды плотные, кислые, хрустят на зубах.
В самой гуще леса обнаруживаются коровьи следы и лепёшки.
Некоторые стволы деревьев покрашены голубой краской, - наверное, это отметки, чтобы не заблудиться. Выхожу обратно. Рядом с дорогой лежит поваленная сосна: некоторые ветки во время падения надломились. Но мне их не отломать от ствола: топорик бы здесь не помешал. Подбираю и тащу на дорогу то, что в моих силах.
Рядом с дорогой растёт дикая груша – собираю с неё несколько плодов, терпких и твёрдых, с крупными зёрнами в желтоватой грубой мякоти.
Возвращаюсь. Антон недовольно ждёт меня:
- Ты знаешь, сколько времени прошло?
Молчу. Ну и что. Держи грушу… Вот ещё дрова…

Наконец, наступает день, когда ярко светит солнце на безоблачном небе. Моё бельё, мотыляемое ветром, благополучно высохло. Решаем на следующее утро продолжить наш путь.
Днём к нам опять приходят коровы. Отдельные из них тоже с массивными колокольчиками на шеях. Некоторые, едва пожевав траву, ложатся на землю и начинают жевать жвачку: видимо, наелись, пока шли сюда. Другие продолжают есть траву, не переставая, перемещаясь с места на место. Коровы удивлены нам, но в меру: едва подняв голову от земли, они вновь начинают есть, не отвлекаясь. Только отдельные молодые тёлки подходят к палаткам и нюхают тент: съедобно или нет?
Слегка опасаюсь: если корова, испугавшись чего-то, побежит на палатку, то дуга палатки опять не выдержит. Не говоря уже обо мне.
Поэтому я выбираюсь наружу и мягко отгоняю их. Уходят.

Пейзаж постоянно меняется. Иногда по заросшим лесами горам бегут тени от облаков. Иногда белые туманные облака сами опускаются до самой земли. От этого горы иногда полностью исчезают в туманной дымке. Ранним утром мы погружаемся в кисель из тумана, жутковатый и холодный. Потом он расходится, на берёзы прилетают сороки: они громко трещат и перелетают с ветки на ветку. Одна из них садится на мою палатку – на несколько секунд изнутри я вижу тени от её лап. Пытается балансировать, потом испуганно улетает.

Вечер. Аккумулятор на моём фотоаппарате полностью сел. Иду к озеру набрать воды, и заодно беру с собой зарядку с аккумулятором. Вдруг там есть кто-то добрый…
Меня встречают две овчарки – довольно внушительные. Красивые кобели. Лают, охраняя подходы к озеру. Мы уже виделись накануне, должны были меня запомнить. Однако, исполняя свои обязанности, они лают, один из кобелей мягко берёт меня за руку и держит, не пуская.
- Фу! – смеясь, говорю ему, отнимая руку.
Он отпускает, но тут же опять берёт меня пастью за руку.
Возле сарайчика у озера сидит мужчина: белым светом его лицо освещает ноутбук, в котором он завис. Здороваюсь. Он мягко гаркает на собак. Те ложатся на землю.
- Тут розеток, случайно, нет? – спрашиваю его.
- Тут нет. Все розетки в посёлке, - отвечает он. Нрав у человека весёлый, это радует.
- Печально, - говорю. Показывая «лягушку» с аккумулятором от фотика. – Вот. Сел.

Потом иду к воде, забираюсь в лодку, чтобы не разуваться и не мочить ног. Прохожу до кормы и черпаю котелком воду. Возвращаюсь к сарайчику с мужчиной. Собаки лежат на земле, поглядывая на меня.
Мужчину зовут (кажется) Вова. Он работает здесь сторожем. Говорит, что охраняет лодки и катамараны, причём не от приезжающих, а больше от местных жителей. Это странно.
- А! Так давайте я дома у себя заряжу, а утром Вам привезу! – предлагает решить проблему Вова. – Холодно сегодня. Не буду здесь ночевать.
- Это было бы здорово! – радуюсь я. – А во сколько Вы приедете?
- Да часов в восемь. Вы там наверху стоите, да?
- Да-да, это мы. Дым - от костра, это не пожар, - поясняю я.
- Ладно. Давайте сюда Ваши причиндалы. Авось разберусь, - забирает коробочку.

Потом он просит объяснить, как можно скопировать фотки с одного сайта:
- Женщина одна сегодня нафоткала моих собак. Обещала фотки выложить. А как мне их потом скопировать-то?
Сажусь рядом, начинаю объяснять. Мы находим страничку этой женщины. Но фоток там пока нет, поэтому объясняю на пальцах, что затрудняет обучение.
- В принципе, всё легко! – убеждённо говорю я. По правде говоря, я считаю себя чайником в компьютерных делах, причём алюминиевым. Показываю куда щёлкать «мышкой».
Он смотрит не на экран, а на меня, причём как на компьютерного гения. Ничего объяснить не удаётся. Тем более в темноте и на берегу озера.
- Ладно, - в отчаянии махает он рукой. – Пускай сначала выложит фотки. Напиши ей письмо.
- А что писать-то?
- Что писать… «Гони фотки собак» напиши.
- Хорошо. Я напишу: «Уважаемая Галина, здравствуйте. Вы сегодня фотографировали моих собак. Хотелось бы получить фотографии. Заранее спасибо». Пойдёт? – начинаю набирать текст, стуча по клавишам.
- Ну, я так и говорю…
Возвращаюсь в лагерь.
Ночью всё оживает: бесшумно планируют совы, пищат и шуршат возле тента мыши и какие-то другие животные. Стараюсь не вылезать наружу.

Утром, едва я успеваю вылезти из палатки, как вижу подъезжающую к нам машину. Антон ещё спит, а я – в пижаме, опухшая так, что правый глаз полностью заплыл. Волосы на голове всклокочены.
Машина подъезжает совсем близко, из неё выглядывает Вова и протягивает мне зарядку:
- Вот! Держи. Вроде зарядилось.
Радуюсь, благодарю.
- Эх, жалко только ты мне вчера не объяснила, как можно свои фотографии на сайт помещать!
- Так давайте сейчас объясню, - говорю я, едва разлепляя глаза, особенно правый.
- Отлично! – соглашается Вова. – Только здесь неудобно. Поехали на озеро.
- Я сейчас переоденусь, и приду, - киваю головой я. – Я ж в пижаме!
- Да не надо! Там никого нет, никто смотреть не будет, - утешает меня Вова. – Садись!
Ладно. Мужик весёлый. Помог мне с зарядкой аккумулятора. Почему не помочь.
Приезжаем на берег.

На берегу меня встречает тот мужчина, который предлагал «Чебуреки, манты, пирожки». Оценив мой «грациозный» опухший вид, да ещё и в пижаме он принимает меня за местную:
- Ты чего без работы стоишь? Шла бы сюда, жарила эти… чебуреки…
- Да я готовить не умею, - отвечаю ему весело. - Отравлю ещё кого-нибудь!
- Ты-то? – он похахатывает. – А я что? Мои чебуреки вообще ядовитые!
- Так… - поддерживаю разговор я, - не далее, как вчера Вы предлагали их мне съесть!
Мужик умолкает и изучающе смотрит на меня ещё раз. Он ничего не понимает. Молча слушавший весь этот диалог Вова, поясняет:
- Она не местная, слышишь. В палатке наверху стоит.
Мужик принимает крайне сконфуженный вид и больше уже не находится что сказать. Я хохочу в полный голос. «Ядовитые чебуреки». Браво, Оля. Замаскировалась под местную.
А то я уж вправду хотела прийти на подработку…

Вова приглашает меня в вагончик, где на столе стоит ноут.
- Кофе будешь? – спрашивает он.
- Кофе?
О, этот мой запрос: «Вот бы сейчас выпить крепкого молотого кофе… Такого… Сладкого… Чёрного…»
- Я без кофе жить не могу, - говорит Вова. – Если с утра не выпил, то капец.
Пока варится кофе, сижу в кресле перед ноутом и объясняю, как можно скопировать фотографии.
- Понятно?
- Понятно, - говорит Вова неуверенно.
- Так. Садитесь. Показывайте, как поняли.
- Не-не-не!
- Са-ди-тесь! – хохочу и при этом упорно приказываю я.
Он погружается в кресло, краснеет и потеет, как на экзамене, и начинает пробовать. Исправляю, поясняю. Мне достаётся зрелище счастливого мужского лица, светящегося от восторга: у него получилось! Радуемся вместе.
Потом я пью кофе, - он божественен. Это счастье. Вова показывает мне фотографии реки Чулышман и изображает в воздухе, какие там вырастают яблоки:
- О, какие! Размером с дыньку! – округляя и складывая вместе обе ладони.
Фотографии и правда уникальные.
- Климат такой! А ещё там водопад! Самый большой в Евразии!
Водопад называется Учар. То есть «Неприступный». Вот бы увидеть его. Грустнею. Не в этот раз.
- Пойду. А то меня напарник уже потерял, наверное, - прощаюсь.
- Ну, давай, - отпускает меня Вова. – На машине подкинуть?
- Не! Тут идти-то… - отвечаю.
- А то, если хотите, могу вас в душ позвать. У меня во дворе летний душ стоит, с подогревом. Если быстро соберётесь.
Благодарю, но отказываюсь. Мы сегодня уезжаем. Пока соберёмся… То, сё…

Автостопом до алтайского яка. Глава 28
«Всё, что мог знать – сжёг». (Песня)

Утро. Завтракаем. Традиционно осознанно ругаемся, не повышая голоса. Антон советует мне, как варить кашу. Вручаю ему ложку: вари сам.
Ну и отражение. Высший пилотаж.
Едим, моем посуду. Пакуемся.
Наружу из меня прорывается какая-то мелодия, которую неосознанно напеваю уже, кажется, полгода подряд. Я всегда так делаю, когда впадаю в задумчивость. Но Антон комментирует это так:
- Похоже на заставку к ужастику. Как будто маленькая девочка подвывает.
Замолкаю.
Храплю. Пою. Что ещё не так? Мне тоже много чего в тебе не нравится, знаешь ли. Но я же молчу. Молча и недовольно, закидываю тент от палатки на верёвку, на ветер. Сохни.

На этот раз мы собираемся быстрее. Оставляем после себя дрова. Хочу сжечь картонную упаковку от кефира, чтобы не множить количество мусора на свалке, но Антон почему-то против. Он достаёт целлофановый пакет и хочет мусор цивилизованно выбросить в ближайшую мусорку.
- Ты когда-нибудь видел свалки? Это же скопище заразы! Они воняют, они горят… Видел? – спрашиваю его, пытаясь донести свою точку зрения. Мне не понятно, зачем добавлять в природу ещё и целлофановый пакет?
Антон упорно против. Я наклоняюсь, чтобы кинуть упаковку в костёр, но Антон метким ударом выбивает её, словно мы играем в американский футбол, и ловит на лету. Я хватаю коробку, но Антон сильнее. Мне обидно и смешно одновременно. Да забирай, ладно.
Одеваем рюкзаки. И опять идём.

Солнце светит, как огромный жаркий светильник. Идём. Антон удивляется, почему я не помню дорогу, по которой мы сюда пришли. Наверное, потому, что проводником служит он, а я ему доверяю: иду следом, глядя под ноги и всё.
Выходим на дорогу, возвращаясь на Чуйский. Жарко. Решаем пройтись пешком.
- Антон, давай перейдём на другую сторону дороги. Там тень.
Согласен. Переходим. На другой стороне обочины продаётся мёд: множество баночек желтеют прозрачным золотом на солнце, стоя на полках. Рядом стоит машина, из которой выныривает низкорослый дядька с опухшим лицом и подбегает к нам с криками, похожими на зов о помощи.
Он похож на Робинзона, который увидел человеческий след на песке. И своей обросшей лохматостью тоже. А, ещё он пьян.
- Ребя-я-ята! Айда со мной, жахнем медовухи! – приглашает он.
Помятуя о том, что с местными лучше не пить (а по большому счёту – лучше вообще не пить), я иду дальше, в надежде, что Антон делает точно так же.
Ничего подобного.

- Женщина. Ты что, не русская? – спрашивает недоумённо дядька.
Оборачиваюсь. Антон стоит.
- Нам надо идти. Мы торопимся! – выразительно говорю я даже больше для Антона, чем для дядьки.
Но Антон хочет, видимо, проникнуться местным колоритом настолько, насколько это только возможно. Он сходит с дороги и идёт к машине.
- В общем, догоняй! – говорю я Антону и встречаюсь взглядом с глазами дядьки. Они преисполнены ненависти и злобы - так он смотрит на меня через Антоново плечо. Ого.

Не сбавляя темпа иду дальше. Так даже лучше. Пройдусь одна, ни под кого не подстраиваясь. Если Антон хочет приключений – он их получит.
Меня одолевает странная мысль уйти сейчас, ничего не объясняя и не останавливаясь. Несу эту мысль в воздухе перед собой, тщательно обдумывая. Вот так и уйти по Чуйскому, в Кош-Агач. Где-то там меня ждёт як…
Рядом со мной останавливается машина, водитель хочет подвезти, хотя я иду по другой стороне дороги и не голосую. Измождённо улыбаюсь, отказываюсь ехать, машу рукой.
Машина уезжает. Нет, останусь с Антоном. То, что он меня бесит - это мои проблемы, а не его. Надо разбираться.

Мелким пёхом дохожу до развилки «Чемал – Ташанта». Ташанта (с ударением на последний слог) – это пункт, который идёт после Кош-Агача. За ней уже Монголия.
Оборачиваюсь. Антон шагом догоняет меня. Он спокоен. Оказывается, дядька подарил ему баночку мёда. Но сначала они пили медовуху, и тот рассказывал про свои ночные похождения и восхождения, описывая в деталях партнёршу - продавщицу из ближайшего магазина.

Молча идём дальше. Проходим всего пару километров, но и это для меня предел, поэтому на мост, ведущий к комплексу «Бирюзовая Катунь» в очередной раз добираюсь никакая.
Мост большой, металлический, проезд по нему платный. Но мы идём пешком, потому свободно проходим через пункт охраны. Возле пункта сидит лопоухий великовозрастный коротконогий щенок. Его добродушный вид никак не вяжется с суровой надписью «Охрана». Идёт встречать нас, тыкается мокрым носом в ладонь. Бежевый. «Наверняка, пищевой аллергик», - думаю я неосознанно. Профессиональная деформация.

При входе на территорию нас встречает надпись: «Бирюзовая Катунь». Буквы каменные, сделаны из азур-лазурита. Необычный желтоватый цвет камня пестрит бирюзовыми прожилками, которые, сливаясь, образуют синие разводы и пятна.
Верхом на колёсной газонокосилке мужчина сосредоточенно косит аккуратные газончики геометрической формы, - из-под неё мелкими крошками летит и так недавно подстриженная травка. Посреди газонов и скамеек стоит монументальный шар, сваренный из подков.
За ограждением видим странную круглую лужу, окружённую со всех сторон бетонным сходом. Оказывается, это и есть искусственное озеро «Бирюзовая Катунь», но сейчас ввиду окончания туристического сезона воду из него сливают. Разочарованы. Как и всем искусственным по сравнению с уникальным, созданным природой.

Идём дальше по территории комплекса. В культурной программе по плану посетить Тавдинские пещеры. Идём по дороге, и справа на неё постепенно начинает нависать каменная горная стена. Чем дальше мы идём, тем массивнее и ближе к дороге она приближается. В этой стене кое-где видны неровные дыры, похожие на гнёзда каких-то гигантских ласточек.
Указатели говорят, что если пойти налево, то можно посмотреть на памятник Рериху. Идём по указателям.

Статуя Рериха сделана из белого мрамора. Постамент под ним тоже мраморный, но с тёмными прожилками. Неподалёку стоит ещё один камень, из красного мрамора. На нём написаны слова Рериха про то, как Россия и Индия притягивают друг друга. «Сердце сердцу весть подаёт».
Забираемся на смотровые площадки, сделанные из крепкого дерева. Всё бесплатно, и это удивительно. Статую скульптор делал тоже на добровольных началах, кстати. И мрамор для неё был предоставлен одним из предприятий тоже безвозмездно. Про Рериха я пока только знаю, что он был художник.
- Рерих. Он ещё живой, да, Антон? – невинно спрашиваю я своего напарника, изучая скульптуру. Какая-то странная, старомодная шапочка изображена на голове у статуи. А бородка - как у одного моего друга.
Антон смотрит на меня долгим изучающим взглядом и вместо ответа тихо произносит:
- Ну ты даёшь…
Неужели нет? Да, было бы странно, если бы памятник ставили живому человеку.
Катунь, окружённая пушистыми соснами, ослепительно сияет на солнце. Внизу смотровых площадок какие-то гроты и арки, но туда не спуститься: окружены заборчиком. Созерцаем их сверху.

Возвращаемся назад к пещерам.
В известняке, продуваемом тысячелетиями, образовались неровности, потом углубления и, затем, длинные, сообщающиеся между собой проходы, похожие на лабиринты. Большая Тавдинская пещера, или «Девичьи слёзы».
Здесь жили древние люди. Мы оставляем рюкзаки на скамейке, стоящей за стенкой кассы, покупаем билеты и поднимаемся по деревянным ступенькам наверх. Вход в пещеру находится на уровне сорок метров над землёй. Как сюда умудрялись забираться древние люди – не понимаю. Наверное, плели верёвки. Дождя нет, и это хорошо. В дождь, говорят, в пещеры никого не пускают: скользко.
Мы забираемся по ступенькам всё выше и выше. Над ступеньками изготовлен защитный козырёк: видимо от падающих сверху камней. В отдельных местах листы, из которых он изготовлен, изрядно вмяты. И даже довольно сильно.

Внутри пещеры холодно и сыро. Думаю, древние люди при таких условиях не доживали до глубокой старости. Тускло горят электрические лампочки, освещая серые, нависающие со всех сторон стены и протянутые жилы проводов. А в те времена ещё и темнотища была внутри. Кассирша рассказала, как люди устраивали полноценный естественный отбор новорождённых мальчиков. Летом окунали ребёнка в ледяную Катунь, а зимой клали на снег. И если ребёнок после этого не заболевал – его оставляли жить. В нашем современном человечестве ни один ребёнок, наверное, не выжил бы.
Внутри пещеры всё усыпано монетами – пол блестит. Кое-где приходится идти на корточках, потому что проход очень узкий. Выбираемся на одну из смотровых площадок.
С неё открывается нереальный, грандиознейший вид на Катунь, похожую с этой высоты на голубую размотанную до горизонта материю. По обеим сторонам от неё лежат массивные горы, бесконечно продолжающиеся за горизонт, перекрывающие друг друга спинами. Их поверхность целиком покрыта плотным ковром из деревьев в оттенках зелёного. Вдали горы приобретают необычный зеленовато-синий оттенок. И чем дальше к горизонту находится гора, тем туманнее её очертания.
На такой высоте и при такой панораме Эгогище уныло сворачивается в комок и имеет крайне пришибленный вид. Ибо человек становится похож на маленькую песчинку, каких тысячами выдувает ветер из внутренностей древних пещер.

Выше мы поднимаемся уже по лесу, цепляясь за верёвочные перила, протянутые от дерева к дереву. Земля кое-где влажная и скользкая, и прежде чем поставить ногу, приходится выбирать место. На одном участке склон настолько пологий, что я едва забираюсь наверх, и то при помощи Антона, протянувшего руку.
Пройдя ещё немного, мы обнаруживаем две прибитые к дереву красные стрелки. Одна показывает направо. Другая – налево. На обеих ничего не написано. Хм.

Вокруг – лес, обильно заросший растительностью. Кое-где обширными лужайками растёт низкорослый бадан. Исследуем одну тропинку. Возвращаемся. Потом исследуем другую тропинку – тоже не то. Антон выдвигает предположение, что мы свернули на длинный, многочасовой маршрут. Поэтому нам приходится так же неловко, цепляясь за верёвку, спускаться вниз, чтобы вернуться на место.
Одна из пещер называется «Ноздри Дракона». Два огромных отверстия в горе действительно похожи на ноздри. Говорят, с другой стороны находится другая Драконова часть тела. На букву «Ж».
Спускаемся ниже. Здесь находится «Арка желаний». Надо, прислонив ладони арке, загадать желание, а потом трижды обойти вокруг неё. Антон в это не верит. А я загадываю. На Алтае – что ни загадаешь – оно сбывается.

Потом забираемся на ещё одну площадку. Наверху неё растёт берёзка, на которую привязывают ритуальные ленточки: по-алтайски - кыйра. Нужна белая полоска материи. У меня в кармане есть чистый бинт. Привязываю его, совершая ритуал.
Вид с площадки не менее очуменный, чем предыдущий: не верится, что эти маленькие деревья внизу настоящие.
Про эту площадку говорят: раньше, если муж подозревал жену в неверности, он хитростью заманивал её на эту гору и сбрасывал вниз. Если жена оставалась жива – то муж должен был жить с ней, изувеченной, до конца своей жизни. Если нет – значит, стопудово, изменяла. Вот прям к бабкам не ходи: шлялась по мужикам, стерва! Откос этой площадки таков, что, полагаю, не выживал никто.

Эту историю, когда мы спускаемся вниз, кассирша рассказывает следующей группке людей: среди них несколько женщин и один-одинокий мужчина. Одна из женщин, не подумав, восклицает:
- О-о-о… Я туда не пойду…
На что кассирша утешает её:
- Что вы боитесь? Вас же много, а мужчина – один.
И тут мужчина восклицает:
- О-о-о… Тогда я не пойду!
Все смеются.

Мы покидаем пещеры и территорию. Время уже послеобеденное, и я опять хочу есть. Возможно, я просто устала, и это усталость, а не голод.
- Анто-о-он... – умоляю о пощаде. – Дай сушек.
- Ты опять хочешь есть? – он снова удивляется, хотя должен уже привыкнуть к моему жору.
- Да, я хочу есть, и что с того? Дай мне сушек.
- Нельзя так много есть.
- Это не много!
Воистину, он что, генерирует энергию из солнечного света?
- Дай! Мне! Сушек! – я начинаю нервничать. Меня срочно надо накормить. Иначе я начну петь, как девочка в фильме-ужастике. Я уже выгляжу, должно быть, так же.
По пустынной дороге изредка проезжают одинокие машины.
Мы идём вдоль дороги, возвращаясь на Чуйский тракт. Я начинаю петь под БГ, вытягивая ноты.
- Ка-а-ак харашо-о-о…. праснуца… а-а-ад… наму!!!
Антона передёргивает, а я продолжаю:
- В сваё-о-ом… уйутном… халастяцком флэте-е!!!
Он ещё терпит. У меня есть шанс завершить куплет.
- И знать, что ты не должэ-э-эн ни-и-икккаму!
Антон поворачивается лицом, но меня распрекрасно несёт:
- Давать ат…чоты… Ни-и-икаму… на свете!
После чего звучит мрачный официальный голос Антона:
- Не могли бы Вы заткнуться?

Затыкаюсь и иду. Я умею молчать. И… я хорошо пою. Честно.

Так мы доходим до святого источника Аржан-Суу. Здесь полагается соблюдать тишину и произносить молитвы, будучи в хорошем расположении духа. Множество ленточек привязано поверх стены, ограждающей источник.
Легенда гласит, что когда-то давно, в стародавние времена, один охотник ранил красивого лесного оленя с мощными ветвистыми рогами. Олень начал убегать от охотника, но тот преследовал его по каплям крови, краснеющим на снегу. Прыгнул олень в воду источника и зажили, затянулись его раны. С новыми силами бросился он наутёк.
Удивился охотник, уронил в воду сушёного хариуса – и поплыла рыба. Ещё больше удивился охотник, и уронил в воду шкуру выдры – ожила выдра и поплыла вслед за рыбой. Так и прославился источник.

Ставлю рюкзак на землю.
Вода. Бесценная, льётся, наполняя наши бутылки. Счастье – это вода.

Ещё я покупаю мёд. Продавец, крупный представительный мужчина с плохими зубами, соглашается продать мне баночку дягилевого мёда дешевле, чем сказал изначально.
- Золотой Вы человек! – восклицаю я, покупая мёд.
Ещё немного тяжести. Наглая, подхожу к Антону и умоляюще смотрю на него:
- Я купила банку мёда. Будем её есть. Понесё-ё-ёшь???
- Да клади, однако, - говорит Антон, выразительно выговаривая букву «о».
Это становится нашим излюбленным словом. «Однако».

Ловим машину. На этот раз водитель, которого зовут Женя, везёт двух женщин, очевидно жену и её подругу, в Чемал. Рюкзаки впихиваются в багажник. Мы садимся назад. Женщины с огромным интересом спрашивают нас про автостоп и откуда мы едем. Рассказываем. Женя останавливает возле Катуни, извиняется перед нами, и они, все втроём уходят ненадолго к реке. Проехать мимо, не помочив рук и ног невозможно, я их понимаю. Возвращаются.
Едем. Только я начинаю думать о том, что же им подарить, как женщина, которая сидит рядом со мной, вдруг достаёт откуда-то из пакета две груши и два яблока. Протягивает нам с Антоном.
- Ух ты! Спасибо! – искренне благодарим её.
Сладкая груша, надо же. Съедаю грушу и долго мусолю, обгладывая палочку.
Мы хотим посмотреть на Камышлинский водопад, но проход к нему оказывается платный: через территорию туристического комплекса, который после недавнего наводнения восстанавливал разрушенный мост. Отказываемся от этой идеи.
Тем не менее, мы остаёмся, а машина уезжает. Уже вечер. Надо думать о ночлеге. Опять темнее быстрее, чем мы успеваем выбрать место. Это становится дурной привычкой.

Идём по какой-то дороге внутри посёлка – справа и слева от дороги: шикарные дома, спутниковые тарелки, выглядывают из-за высоких металлических заборов. За нами увязывается мелкий кобелёк, бежит, радостно высунув язык. За компанию. Собаки почему-то любят сопровождать туристов, облаивая при этом всех встречных и поперечных. Непонятно, на что рассчитывает этот друг: мы сами голодные. Не доходя до крайнего забора, пёс вдруг прижимает уши, косит глазами вбок так, что в темноте сверкают белки и притормаживает. Причина этого становится понятной тут же: из-за забора нас громко начинают облаивать собаки.
Кобелёк поворачивает назад и убегает.

Уже в темноте находим какую-то площадку на краю посёлка. Внизу течёт Катунь, и не только она: из глубины леса бежит ручей Баранголка. Широкой полосой разливается Баранголка по каменистому берегу, и после этого невзначай вливается в мощные воды Катуни.
Палатки. Костёр. Быстро варим ужин. Пока в котелке булькает еда, есть возможность посмотреть на небо: здесь тоже нет фонарей, и звёзды опускаются совсем низко, на самые верхушки сосен, окружающих нас. Иссиня-чёрное небо усыпано разнокалиберными яркими звёздочками.
Пробуем мёд из разных баночек: разнотравье, которое подарили Антону, и «дягилевый», который купила я. Вкус у них почти не отличается. Так что не уверена, что купила дягилевый. Слишком это редкий и дорогой мёд.
Ночью, в кромешной темноте, отгоняя другие звуки, под боком шумит Катунь. Сворачиваюсь клубком внутри своего спальника. Ночью холодно. Очень холодно.

ОЧЕНЬ жду продолжения!!!!
Пожалуйста-пожалуйста

Спасибо большое!

Автостопом до алтайского яка. Глава 29
Ты – это другой я (из Рейки).

Утром, пока сохнет тент от палатки, иду гулять вдоль берега. Берег сплошь состоит из камней. На ветках деревьев, растущих вдоль берега, в изобилии висит трава и мусор, оставшиеся после недавнего наводнения: говорят, уровень воды поднялся на восемь метров. Камешки на берегу отливают синевой, иногда они откровенно зелёного цвета, особенно при намокании. Хочу забрать их все, но здравый смысл отказывается от этой идеи. Камни. В рюкзак. Ага.
Возвращаюсь в лагерь.

Парня, который подвозит нас, зовут Амыр. Он алтаец. Я сижу впереди, и иногда он поворачивает голову в мою сторону: его рот деформирован от того, что губы покрыты шрамами. Такое бывает после драк.
Ещё он не улыбается, и мне иногда кажется, что алтайцы всегда серьёзны. Это, конечно, не так, но пока я об этом не знаю. Они просто сосредоточены. Рассказывают, что если идти с алтайцем по тропе и о чём-то спросить его, то он остановится и только тогда начнёт объяснять: нельзя одновременно идти и разговаривать.
Моя дорогая подруга Ленка отличалась такой же особенностью: стоило мне начать что-то рассказывать, как она откладывала всё, чем занималась, поворачивалась ко мне лицом и начинала внимательно слушать. Внимать.
От такого участия я впадала в растерянность и переставала говорить лишние слова.

Амыр довозит нас до развилки, ведущей к Ботаническому саду. Благодарим.
Дорога идёт через мостик, под которым бежит бурная речка Сема. Идём через село. Во дворе одного из домов растёт яблоня, и её ветка свешивается за забор. Антон срывает два яблока – себе и мне. Грызём.
Дорога ведёт нас в лес, - там растут высокие сосны и густой папоротник. Уже легче.
Мы доходим до сада. Его территория обширна, разделена на секции согласно ареалам распространения растений. Едва я вижу мелкую, коротко подстриженную травку, посаженную между ними, тут же разуваюсь и босиком с криком: «О-о-о!!! Наконец-то!!!», валюсь на землю, раскидав ботинки в разные стороны. Антон всерьёз опасается, что нас сейчас выгонят – неподалёку трудятся работницы сада – перекапывают землю, что-то обрезают. Меня придётся выносить. Счастье – это трава.
Идём. Трава приятно холодит босые ноги. Исследуем растения. К сожалению, таблички есть далеко не у каждого, а интересны все. Разглядываю карандашную надпись на куске пластика – видимо их втыкают во время посадки или осенью, чтобы не потерять где что растёт. Низко приблизив нос к земле.
- Женщина! – раздаётся визгливый женский голос. – Вы что там рвёте?
Я подскакиваю на месте, как ошпаренная. Я ничего не рву, просто протираю от грязи едва заметную надпись.
Оказывается, это Антон решил надо мной подшутить!
Сердце в пятках. Босых и грязных.

Обследуем территорию. Кроме низкорослых растений, здесь есть и кустарники, и даже деревья. Маньчжурский орех красиво кивает разлапистыми листьями на ветру. Вправо-влево, вправо-влево. Высокий китайский камыш светится серо-фиолетовыми пушистыми кистями на солнце. Есть даже пряности и ароматические травы.
Черёмуха. Какой-то дядька обдирает её и ест. Потом пристаёт к работнице, хочет купить саженец черёмухи. Удивил. Ещё бы саженец берёзы попросил… Черёмуха тут растёт повсеместно: ешь – не хочу.
Летают бабочки.

Неподалёку стоит экспозиция, посвящённая бобрам: в исторической справке написано, что доисторические бобры весили… сколько-сколько? 350 килограмм? Бобёр величиной с корову?
Ещё есть маленькая избушка, - инсталляция дома Бабы Яги. Рядом с ним написано про саму хозяйку: «Баба Йога - Богиня Покровительница детей. Она странствовала по земле, собирая детей-сирот, и доставляла их в свой скит, находящийся в самой чаще лесов. В нём Йогиня-Матушка проводила детей через Огненный обряд посвящения Древним Высшим Богам. Вот как это происходило: в скале имелось специальное углубление – пещера, из которого выдвигался помост (лопата), разделённый выступом на два равных углубления. В одно углубление, Йогиня-Матушка укладывала спящих детей в белой одежде, в другое накладывался сухой хворост и лопата задвигалась обратно. После Йогиня поджигала хворост. Специальный механизм опускал каменную плиту, отделяя углубление с детьми от огня. Когда загорался огонь, Жрецы переносили детей в другие помещения.
Впоследствии из детей-сирот воспитывали Жрецов и Жриц, а когда они становились взрослыми, юноши и девушки создавали семьи и продолжали свой род.
Иногда на обрядах присутствовали чужеземцы, которые не ведали скрытого механизма плиты. Именно они распространили сказки о том, что кровожадная Баба-Йога приносит детей-сирот в жертву Богам.
Тогда образ молодой красивой Богини подменили образом старой, злой и горбатой старухи со спутанными волосами, которая крадёт детей и жарит их в печи лесной избы».

Пока мы ходим по саду, солнце катится вниз. Вечереет. На выходе покупаю сборный чай «Баатыр». Если верить описанию, он лечит от всего, что только можно придумать. Кроме родильной горячки. Даже выводит глистов. Если таковые имеются.
Телефон, втихаря поставленный на зарядку, обещает вскорости помереть своей смертью. И это жаль.

Идём обратно на дорогу. Отсюда начинается село Камлак, и мы решаем пройти его насквозь, чтобы на окраине раскинуть лагерь.
Камлак переводится как место, в котором камлают шаманы. Это священное место, куда раньше съезжались шаманы со всего Алтая для совершения ритуалов и обрядов. Говорят, здесь много древнейших построек, с 800-ого года. Множество айылов видно даже с дороги.
Мы идём, а село Камлак всё продолжается и продолжается. Оно бесконечно. Мимо идут коровы, люди. Отдельные мужики верхом на лошадях. Проходим мимо школы – девчонки в школьных формах: белые фартуки, белые гольфы. Те из них, кто встречает нас, вежливо здороваются. Это так необычно, что я едва не сворачиваю шею, глядя вслед. Мы знакомы?
Видимо, тут так принято. В детях воспитывается вежливость.

Заходим в какой-то местный ларёк. Антон покупает два мороженого. Сидим на ступеньках, поглощая вкуснятину. Счастье – это мороженое.
В другом магазине покупаем продукты. Антон несёт тяжёлый пакет сам. Но это не мешает мне тащиться сзади, сгорбившись и вызывая недоумение встречных. Это моя косметичка. Отстаньте.
Периодически я подскуливаю:
- О… Мои ноги… спина… - и так далее в ассортименте.
В итоге Антон не выдерживает и говорит:
- Ты выбрала неправильный способ для путешествия.
Это правда. Мне нужна лавандовая ванна, тёплый плед и чашка какао в уютном кресле. С котькой на коленях. Что я здесь делаю? Чего потеряла в этой темноте, сырости, холоде, трудностях? Я слишком старая и больная для таких путешествий. Мне нужен комфорт, тепло и сытость. Но правда эта, сказанная вслух Антоном, делает больно. Замолкаю.
Я оцениваю возможность уехать сейчас домой. И понимаю, что дома меня никто не ждёт, поэтому ехать туда совершенно бессмысленно. Какая разница, где тебя никто не ждёт: здесь, или там?

Наконец, не проходит и вечности, как мы добираемся до другого конца села. Сходим с дороги. Сумерки наступают. Плюхаюсь на землю. Антон смотрит на меня, снимает свой рюкзак и говорит:
- Пойду разведаю. Сиди здесь.
Сидеть – сейчас это, кажется всё, что я могу делать лучше всего. Даже не уговаривай.
Вскоре Антон возвращается.
- Давай тут, - предлагает он. – Дальше одни камни, палатку не поставишь.
Второй раз мне предлагать не приходится. Рядом течёт один из ручьёв, образованных рекой Сема – она расходится на несколько рукавов, чтобы потом снова сойтись. Журчит вода. Здесь есть кострище. Есть гладкий ровный пригорок для палаток. И мы спрятаны от дороги. И ещё, самое главное: я больше не могу никуда идти.
Правда, мимо этой стоянки идёт тропа, но, надеюсь, ночью здесь никто не пойдёт, а утром мы уже двинемся дальше.

Ставим палатки. Примятая густая трава создаёт мощную подушку. Даже жалко её приминать. Вокруг растёт черёмуха и калина. Антон разведывает, что чуть дальше течёт ещё один рукав Семы – там ручей шире и вода чище. Набираем воду, варим ужин. Сегодня сардельки, рис, пряники с начинкой из вишни и чай из бадана. Пару сушёных листьев бадана я сорвала в лесу возле Тавдинских пещер.
Опускается ночь, как всегда чернющая. Кроме того: как только садится солнце, сразу же наступает «зима». Кутаюсь в одеялку. Мы сидим у костра, подбрасывая ветки. Над головой – опять звёзды. Они погружают в себя полностью, насквозь. Вдруг я замечаю какие-то скользящие над головой тени. Они чёрные, мечутся бесшумно в воздухе. Выпучив от ужаса глаза, шёпотом я спрашиваю:
- А…Антон… Что-о-о это-о-о??? – съёжившись и вжав голову в плечи.
- Летучие мыши, - спокойно отвечает Антон.
- МЫШИ?! – едва не ору я. И опять шёпотом: – Летучие мыши???
- Да, мыши, мыши.

О-о-о… какая жуть… Летучие мыши с их перепонками и коготками на лапках… С их клыками и моими знаниями о том, что летучие мыши переносят бешенство.
- Анто-о-он, - жалобно пищу я, едва дыша. – Что делать? А вдруг какая мышь врежется мне в голову… Или сядет на неё и запутается в волосах своими лапками.
Тогда я точно начну визжать на весь Камлак. Не думала, что так боюсь летучих мышей. Это на каком-то подсознательном уровне.
- Они не врезаются никуда. Эхолокация. Летают, ловят мошек. Наверное, мошек свет костра привлёк. Не бойся.
- Но здесь же нет пещер. Откуда мыши? – всё тем же ужасным шёпотом спрашиваю его.
Я ошибаюсь. Пещеры здесь есть, и их много.
- Летучим мышам не нужны пещеры. Это ошибочное мнение, - отвечает умный Антон.
Боже, как хорошо, что он рядом. Одна бы я тут же с визгом побежала, сломя голову и куда глаза глядят. Ощущение не для слабонервных, честно: они летают чёрными тенями, молниеносно меняя траекторию, на огромной свистящей скорости. Если всем им внезапно придёт в голову мысль накинуться на нас – то пощады не будет. Вот где неплохой сюжетец для ужастика. Сейчас петь начну на нервной почве…
Антон, между тем, сохраняет спокойствие. Сидит и смотрит в костёр.

Вскоре мыши улетают. Исчезают так же внезапно, как появились. Давая мне вздохнуть с облегчением. Недолго кормим костёр ветками и созерцаем звёзды над головой. Потом уходим спать в палатки. Всё покрыто росой. Каждый раз, когда я залезаю в палатку, там сыро и холодно из-за вечерней росы. Даже внутри спальника мёрзнут пальцы и нос. Одеваю на себя все запасы одежды. Неподалёку шумит река, слышно, как по дороге едут машины.

Утром просыпаюсь, вылезаю из спальника… и залезаю в него обратно. Х-х-х-холодно-то как. Трава, палатка – всё мокрое, в утренней росе. Туман белой пеленой покрывает подножия близко стоящих гор. Утренняя дымка окрашена розовой небесной акварелью. Чтобы отогреться – нужно разжечь костёр. А чтобы разжечь костёр – для начала надо вылезти из спальника. А вылезать чертовски холодно. «Побуду с этим…» - думаю я, максимально утягивая шнурок на спальнике. Теперь из него торчит только нос. Пытаюсь ещё дремать.
На природе высыпаешься быстрее, чем в городской квартире. Возможно потому, что нет пыли или электромагнитных полей.

В итоге приходится вылезти, найти сухих веток и разжечь костёр. Сразу становится веселее. Иду за водой, готовим ставшую уже традиционной геркулесовую кашу на сгущённом молоке.
- Я дома никогда не ел кашу по утрам, - сознаётся Антон.
- Я тоже, - говорю я.
Оба с удовольствием скребём ложками по тарелкам. Вкусненько…

Мы собираем палатки, и тут неожиданно рядом оказывается алтаец. Это мужчина, пожилой, и очень серьёзный. Появляется он внезапно, со стороны реки. В ту сторону, видимо, он прошёл раньше, пока мы спали.
Весело здороваюсь. Подходит, изучающе смотрит на нас.
Заходит разговор о рыбе. Он показывает одного, пойманного им хариуса. В очередной раз наслаждаюсь видом красивой рыбы.
- Раньше много рыбы было, - рассказывает он. И, внимательно глядя на нас: – Вы ловите рыбу?
- Удочка есть, - отвечает Антон. – Но пока ничего не поймалось.
Алтаец рассказывает:
- Некоторые браконьерят. Один раз увидел лодку, подъехал прямо на коне, хотел растоптать их… А, нет. Смотрю: нормальные. С обычными удочками сидят.
Вот так этот алтаец готов защищать свою землю: один на двоих пошёл. С пустыми руками. Подошёл проверить: не браконьеры ли мы.
От него исходит такая земная энергетика и равновесие, что поневоле проникаешься уважением. Никакой суеты или грязных помыслов. Всё ровно, чисто, спокойно и справедливо.
Уходит.

Мы собираемся дальше. Высушиваю тент, разложив его на каменистой дороге: в противомоскитной сетке обнаруживаю изрядную дырищу – это гусеница прогрызла! Вот прожорливое чудовище! Теперь у неё будет запор от синтетической нитки!
Оставляем дрова, сидим на дорожку, возвращаемся обратно на Чуйский.
На выезде из Камлака видим белую лошадь – она стоит на самом верху высокого холма.
- Привет, Лошадь! – кричит Антон.
Лошадь делает большой кивок головой.
- Ты видела, - в восторге кричит Антон. – Она поздоровалась со мной!
Лошадь выглядит очень выразительно. Это оказывается конь, и мы ещё встретимся с ним, только пока не знаем об этом.

Хочу пополнить запасы воды. Рядом с селом стоит навес, под которым на мангале жарятся шашлыки. Мужик, неодобрительно глядя на нас, машет над ними картонкой. Поодаль стоит какое-то треугольное строение.
- Наверное, это колонка, - говорю я. – Пойду наберу воды.
- Наверное, это туалет, - говорит Антон.
Забираю у него пустую бутылку:
- Если это туалет, я ничего не теряю. А если это колонка, то у нас будет вода.
Иду. Но подхожу сразу к мужику с шашлыками. Здороваюсь.
- Не подскажете, здесь где-то есть колонка с питьевой водой? – не хочется сразу оказаться дурой, топая к туалету за водой.
- Здесь нигде рядом нету.
- А это туалет? – показываю пальцем на треугольное строение.
- Ага, - подтверждает он догадку Антона.
- Могу вам налить немного воды, - предлагает он.
Заранее радостно благодарю его. Без воды здесь далеко не уйдёшь.
Он достаёт из-под стола ведро с водой и наливает нам две полные бутылки.
- Удачи вам! – желаю напоследок.
- Кто хочет – работает. А кто не хочет – ищет причины, - отвечает он, очевидно, имея ввиду наше раздолбайское времяпрепровождение.

Идём. На краю дороги стоит фура, под завязку гружёная кипами сена. Возле кабины стоят два её водителя – один поливает другому из канистры, тот умывается.
- Здравствуйте! – весело говорю я. Не останавливаясь, мы проходим мимо. Я не спрашиваю «подвезите нас». Просто рада их видеть, очень сильно. Эта связь: дальнобойщик-автостопщик неразрывна. Оба взаиморады и приветственны.
Я прохожу только пару шагов, а один из них уже кричит:
- Мне некуда вас посадить! Разве что на сено!
А мы и не просили! Настроение ещё больше повышается.
- Ничего страшного! – так же весело отвечаю я, обернувшись и продолжая идти дальше.
Мы идём. Они проезжают мимо, бибикнув. Машем им руками вслед. Люблю их.

Сегодня мы хотим найти зубрятник. Он где-то в селе Черга, которое находится следом за Камлаком. Но где точно – мы не знаем.
Удивительно быстро ловим машину, - на этот раз это иномарка с двумя такими же как мы туристами. Один из них москвич, другой из Новосибирска. Москвич, которого зовут Олег, возбуждённо говорит, бесконечно оборачиваясь к нам:
- Я первый раз тут. Оба едем, щёлкаем, как плоскогубцами. Горы! Тут такие горы!
Хорошо понимаю его. В то же время от него исходит какая-то чужесть. Столичность. Неуравновешенность. Он не вписывается в место своей энергетикой. Владимир, второй, ведёт машину молча. Вид какой-то уставший.
- А мы тут по делам, - говорит Олег. – Но вот, решили проехаться, посмотреть, наконец, на Алтай.
Говорю, что я ветврач. Если что – спрашивайте, могу проконсультировать.
Даю свою визитку. Она была зажата в блокноте вместе с листом бадана.
- Эт что за пятна? – спрашивает Олег, разглядывая её. – Говно, что ли?
Шутит, конечно. Но обидно шутит. Почему если ветврач – так сразу говно?

Мы бодро пролетаем табличку «Зубрятник» и вскоре попадаем в село Чергу. На её краю высаживаемся, выходим. На прощание даю им немного чая «Баатыр». Они сначала очень пугаются, увидев какую-то «травку в пакетике». Машут руками. Но я объясняю, что это не конопля, а просто лечебный чай.
Остаётся странный осадок от общения с этими людьми. Прикосновение к городской столичной жизни после месяца жизни в лесу оказывается неприятным и болезненным. Спасибо, что подвезли. Уезжают.
Антон спрашивает у местного долговязого парнишки:
- Эй, подскажи: где тут зубрятник?
На что тот, подумав, испуганно отвечает:
- О-о… Далеко… Тут километров десять!
Сколько? Сколько???
Оказывается, зубрятник находится между Камлаком и Чергой. Как раз там, где мы видели табличку.
- Не переживай, - говорит Антон. – Местные всегда неадекватно оценивают расстояние. Здесь километров пять, не больше.

У меня родственники живут в российской глубинке. Особый там колорит. У них нет газа, воды в водопроводе, электричество бывает через раз (генераторы), однако из своей глубинки перебираться в город они не хотят. Во всем есть свои прелести!

Думаю, как бы сэкономить на отдыхе?
А что если просто поехать и посмотреть города, покупаться на диком пляже?
Или совершить что-то типа паломничества?