Красотуля.ру РЕКОМЕНДУЕТ

[Trip4fun]

Продолжение. Начало рассказа здесь >>>>

Вторая часть ** Третья часть >>>> *** Четвертая часть >>>> *** Пятая часть >>>> *** Шестая часть >>>> *** Седьмая часть >>>> *** 8 часть >>>> *** 9 часть >>>> *** 10 часть >>>>



Автостопом до алтайского яка. Глава 30
Говорят, надежда умирает последней. Я бы убил её первой (с).

10 сентября 2015 года.
Путь от Черги до Зубрятника превращается в ад. Мой рюкзак тяжелеет с каждым километром, а потом и с каждым шагом вниз по Чуйскому тракту. Сверху по-прежнему жарит безжалостное солнце, словно на сковородке подогревая нас, идущих по чёрному асфальту. Дорога, лентой огибающая гору, бесконечна. И это даже не перевал.
- Такое ощущение, - говорит Антон. – Что сейчас поверни тумблер, и ты упадёшь.

Знал бы ты, насколько прав сейчас… Он бесконечно убегает вперёд, а потом терпеливо ждёт там, глядя, с какой улитковой скоростью ползу я следом. Жара невыносимая. Мимо проносятся машины, но мы их не останавливаем, идём вдоль ограждения. Кое-где ограждения смяты и погнуты, - рядом валяются запчасти пластика от «прилетевшей» когда-то машины.
Фонарей вдоль дороги нет, непонятно, как они здесь ездят ночью…

В одном месте на другой стороне от дороги лежат огромные каменные глыбы – видимо, во время строительства в этом месте скалу взрывали. С другой стороны скала с отломанным боком вплотную подступает к дороге.
Мы идём целую растянувшуюся вечность. Наконец, ограждение кончается. Привал. Кидаем рюкзаки в придорожную траву, я плюхаюсь на свой сверху. Капец. Это ужасно. Пристрелите меня. Поднять меня сейчас не в силах даже сушки.
- Давай я тебя сфоткаю на фоне горы, - предлагаю я Антону повод для продления привала. Он соглашается, даёт свой фотоаппарат, идёт к горе, которая прилегает к другой стороне дороги. Гора относительно пологая, покрыта травой. Чем ближе Антон приближается к ней, тем меньше становится сам.

Фоткаю его маленькую на фоне горы фигурку. Антон на этом не останавливается, а забирается выше. Потом ещё выше. И уменьшается всё больше и больше. Тропинку, по которой он идёт, с дороги практически не видно, но она есть.
На середине горы возле какого-то камня Антон останавливается, оборачивается ко мне, и я фотографирую его ещё раз.
- Какой отсюда вид клёвый! – кричит он сверху. Могу расслышать его только со второго раза.
- Я сейчас к тебе залезу! – кричу в ответ я. Если убрать рюкзаки в канаву, то с дороги их не видно. Да и вряд ли кому придёт в голову останавливаться тут.
Хочу залезть и сфоткать этот прекрасный вид. Уже делаю шаг к дороге, но тут Антон меня осаждает. Он кричит:
- Ты не сможешь.

Да уж куда мне… Я уже отвыкла от этой фразы. Эта фраза, которая отвращает меня от людей на счёт «раз». Марк Твен говорил: «Держитесь подальше от тех, кто подрывает Вашу веру в себя». Вот это как раз тот самый случай.
Возможно, я бы и не смогла. Но хотя бы могла попытаться, если бы он не сказал этого. Моё настроение, и без того безрадостное, падает ниже плинтуса. Кладу фотоаппарат в сумку – неумело и потому неправильно. Лучше так, чем держать его в руках и позволять покрываться пылью от пролетающих мимо машин. Сажусь обратно на рюкзак. «Ты не сможешь». Ядовитая фраза.
Антон ещё какое-то время сидит на горе, а потом спускается оттуда. Вроде довольный. Пакует фотоаппарат правильно. Мне уже никуда не хочется идти. Особенно с ним.
Что со мной не так…

Молча одеваю рюкзак и всё-таки иду следом за Антоном.
Да, я переоценила свои силы. Вернее, я предполагала, что будет тяжело. Это логично. Время отбирает шансы на многое, что может совершенно спокойно и безболезненно совершаться в юности. С каждым годом физическое тело дряхлеет. Это можно задержать, но незначительно. Я работаю над этим. Сурья Намаскар по утрам. И прочее.

Что ж теперь делать? Заворачиваться в белую простыню и ползти по направлению к кладбищу? Смириться с дряхлением тяжело, но сопротивляться неизбежному бессмысленно. Приходится просто успевать использовать то, что ещё возможно.
Лучше сдохнуть на дороге, как старая лошадь, чем в бетонном мешке, не успев дотянуться до телефона. Лучше в движении, в пути. Лучше так. Хотя бы пытаться идти, ползти, продвигаться. Чем сожалеть об упущенном.
Так иду и рассуждаю внутри себя. Я не ною, просто иду в меру своих сил.

Мысли позволяют отключиться от нудной боли в коленках и прочих сочленениях, открывают в организме скрытые резервы. Они, безусловно, есть. Автоматически включаются, если не мешать им фразами «у тебя всё равно не получится», «ты не справишься» и прочими играми прозаичного ума. Этот навык вырабатывается в армии: когда ум отключается от усталости, тело может выдерживать длительные изнуряющие нагрузки.

Время исчезает. Здесь, сейчас, в каждую секунду я иду, автоматически переставляя ноги. Одну. Вторую. Одну. Вторую. Глядя перед собой остановившимся взглядом. Впереди – бесконечная полоса дороги. Сзади – такая же.
Сверху смотрит огромное белое солнце, источая жар. Я – верблюд, идущий по пустыне.

До таблички «Зубрятник», с нарисованным на ней зубром, мы доходим уже ближе к вечеру. Если бы стрелка на ней не была спрятана под листвой черёмухи, мы бы не проскочили её, когда проезжали мимо. И вышли бы здесь ещё утром.
Но: как есть, так есть. От таблички в сторону уходит ещё одна дорога. Она грунтовая. Если верить людям, надо идти ещё три километра.

Справа от этой дороги и параллельно ей течёт речка. Слева нависают вездесущие гористые склоны. Палатки тут не раскинешь – подходящего места нет. Идём, углубляясь всё дальше и дальше. Навстречу едет легковая машина – качаясь, как лодка в шторм, из-за неровностей дороги. Внутри какие-то недовольные люди. Даже спрашивать у них не хочется ничего. Молча пропускаю их, прижавшись к краю дороги. Машина проезжает, поднимая белую пыль грунтовки.

Доходим до сеновала: он огромен. Сарай сделан как навес, продуваемый со всех сторон для лучшего проветривания. Внутри лежат скрученные рулоны сена. Запас приличный. Видимо, заготовка для зубров на зиму.
Рядом с сеновалом – две собаки. Они не привязаны. Лают, но не приближаются. Просто предупреждают, что нам надо идти дальше, не задерживаясь. Идём дальше.

Рядом с дорогой растёт конопля. Мимоходом смотрю на её красивые тоненькие разлапистые листочки. Некоторые приезжают в Алтай за этим. Но рассказывают, что именно эта конопля «не штырит». А есть отдельные территории, где растёт «та, что надо». Не знаю. Не пробовала.

Эта бесконечная дорога до зубров наконец, заканчивается. Деревянные ворота, склон, ведущий наверх к деревянному дому. На скамейке рядом с домом сидит статный мужчина.

- Здравствуйте! – кричу я, медленно, но верно заползая на склон, отчаянно пыхтя.
- Зубровый питомник здесь? – спрашивает мужчину Антон.
Он смотрит на нас оценивающе и не сразу отвечает:
- Здесь.
Рядом с ним бегает рыжая кошка. Она приветствует нас тем, что начинает тереться об ноги.
- Я посижу. Можно? – спрашиваю я риторически, сваливая рюкзак на скамейку и оседая рядом с ним.
Мужчину зовут Вова.
- Ты что ж супругу свою так утомил? – спрашивает Вова у Антона.
- Ну, во-первых, она мне не супруга, - отвечает Антон, тоже садясь на скамейку. Что находится «во-вторых» он не говорит.
Почему-то мне и это обидно слышать. Мог бы прикинуться хотя бы, что мы вместе.
Впрочем… Что за бред. Откидываюсь назад, закрыв глаза. Капец. Можно я останусь здесь? Вот прямо здесь, навсегда. Можно-можно?

Оказывается, что Вова в прошлом тоже работал ветеринарным врачом.
- Как здесь можно остаться, чтобы жить? – спрашиваю его тоскливо. Мне это правда интересно.
- Да как… Вон, в Чергинский совхоз иди и работай. Авось дом дадут. И зарплату пропишут. Тыщ десять-то будешь получать.
Сижу, закрыв глаза. Какой тут прожиточный минимум, интересно…
- Только надо будет последы отделять. Прививки там… Отёлы… В совхозе тысяча голов.
- Тысяча… - как тень повторяю я. – Не, тысячу мне не потянуть.
- Да смотря на какое отделение поставят…

Не тешу себя надеждами. И в годы-то былой молодости, когда я работала в совхозе, было нелегко. Ночные отёлы, - и это после физически тяжёлого трудового дня. Маститы. Эндометриты. Последы. Прививки. Кашляющие и дрищущие телята. Необходимость в хлам ругаться с доярками и телятницами. Неопределённость – позовут на вызов или нет. Всё это утомляет и истощает.
Там корова сломала мне нос, ударив рогом в лицо. А сколько раз я падала в кормушку во время взятия крови, когда корова начинала бешено скакать… Кровь приходилось брать два раза в году у всех… Один раз корова даже наступила на упавшую меня: к счастью, сама же испугалась мягкой «земли» и не стала переносить вес тела, а перескочила, побежав дальше... До сих пор лечу эти травмы.
Где же выход…

- Я работал врачом. Но потом директор меня уволил. Почему? Частники затаскали. Бычка кастрируй, жеребца кастрируй… Две недели на работе не появлялся, - рассказывает Вова спокойно и рассудительно.
Он мне определённо нравится.
- Директор меня поймал и говорит: «Слушай, ты на работу-то когда придёшь?». Я ему: «Да не могу дойти никак, видишь! Увольняй, что». Написал заявление. На следующий день просят обратно вернуться, а я уже ни в какую. Потом звонят: «На зубрятник пойдёшь работать?» «Зубры? Кто такие?». Ну вот, работаю уже сколько лет. Без отпусков и выходных. В пять утра встаю. Запрягаю коня. И еду осматривать территорию. Считаю их. Пятьсот гектаров земли здесь.
Он рассказывает, отвечая на мои вопросы. Что кони здесь в большинстве своём все подкованные. Потому что когда едешь по горам и если лошадь оступится, поскользнувшись, то упавший всадник наверняка убьётся, упав на камни. Что сейчас в его подчинении сорок восемь голов зубров – чистокровных, беловежских. Поддерживать поголовье тяжело – самка приносит потомство редко: раз в два года, кормит телёнка до года и десяти месяцев.

- Ну всё, отдохнули? – спрашивает Вова меня весело. – Пошли смотреть?
- Да, - соглашаюсь я. Хотя сидела бы тут вечно.
Идём к большому, огороженному деревянными брусьями загону. Вова открывает большие ворота, проходим внутрь.
Мы приближаемся к небольшому стаду: это самки с телятами. Они едят траву, опустив головы вниз. Шерсть у них шоколадного цвета. К людям, видимо, привыкли: спокойно продолжают есть, увидев нас. Близко мы, однако, не подходим.
- Ну… Дальше, пожалуй, не пойдём, - говорит Вова и останавливается. Мы тоже.
Смотрим на мирно пасущееся зубровое стадо, освещаемое остывающим солнцем. Сочная трава ярко зеленеет фоном.
- Фоткай! – говорит Вова.
Я с сожалением понимаю, что не только зарядка, но и место на фотоаппарате закончилось.
- Наснимала всякой ерунды… - оправдываюсь я, поспешно удаляя лишнее.
- Так, это… Головой надо было думать, когда фоткаешь! – смеётся он.

- А вон самец стоит, - показывает Вова рукой на волосатую гору, неподвижно чернеющую в высокой траве за металлической сеткой, ограждающей его от загона.
Бык стоит и смотрит на стадо самок через тощую сетку.
- А он сетку-то не может сломать? – удивлённо спрашиваю Вову. Выглядит бык внушительно.
- Это уже четвёртое поколение, что такое загоны знает. А так бы, конечно, вынес сетку вместе со столбами, - соглашается он. И добавляет со смехом: - Не боись! Он только зубрихами интересуется!
Шутник.

Выходим обратно за ворота. Вова ведёт нас посмотреть на быка с другого ракурса. Мы подходим к сетке сбоку от быка, и тут Вова зычно начинает звать его:
- Малыш! Малы-ы-ыш! Малы-ы-ыш!
Бык поворачивает голову на зов, какое-то время стоит так. Затем опять смотрит на самок. Подходящее имя для такой громады.
Я знала про одного мужика, который имел такую же кличку. По габаритам он едва мог протиснуться в проём стандартной двери. Тоже, Малыш.

Возвращаемся к дому. Электричества и интернета тут нет. Как только темнеет, ничего другого не остаётся, как только спать. Но однажды на территорию зубрятника приехали пьяные мужики уже поздно вечером. Четверо. На джипе. Весь день отдыхали возле воды, бухали, а к ночи решили поехать смотреть зубров.
- Я ведь не каждого пускаю. Смотрю: они пьяные. Ночь уже. И говорю им: утром приезжайте, всё покажу, расскажу. «Нет, - говорят, - мы сейчас хотим. Фарами машины посветим на этих животин и всё увидим. Открывай ворота». Я им: «Нет и всё». Смотрю: один уже нашарил какую-то железку, чтобы замок на загоне сломать. И направляется к загону-то, - спокойно повествует Вова.
- И что? – я не представляю, что можно сделать в одиночку против четырёх пьяных мужиков. Ночью.
- Собак видели, когда сюда шли? – отвечает вопросом на вопрос Вова.
- Да, - говорю.
- Вот один пёс тут, у дома был привязан. Я только цепочку отстегнул… Ничего даже не сказал ему… Пёс молча и помчал.

Хохочу от облегчения. Вова продолжает рассказывать:
- Тот мужик, что с железкой в руках – сразу протрезвел, железку бросил и перемахнул одним махом через забор. Еле успел до машины добежать, откуда только прыть взялась. Двери захлопнули, развернулись, и – газу...
Хохочу уже в полный голос, представляя эту картину. И это – та непривязанная собака, мимо которой мы сейчас проходили мимо. Надо сказать, что собаки на Алтае все сплошь интеллекта непередаваемого. Им не надо ничего объяснять. Сами всё смекают и чётко выстраивают безошибочные алгоритмы поведения. Все собачьи эмоции однозначно и чётко отражаются на морде.
- А один раз приехала молодёжь. Мы, мол, по интернету читали, что молоко от зубров очень полезное. Приехали его попробовать. Я им говорю: Да кто ж такое написал? Это ж дикие звери. Их не доят. Девушка одна: Нет, в интернете написано. Значит, доят.

Вова мне определённо нравится. От него исходит очень положительная энергетика. Есть в нём что-то глобальное и земное, правильное, как в большинстве людей, живущих здесь, на Алтае. Он продолжает рассказ:
- Ну, дал я этой девушке ведёрко пластмассовое. Пошли, говорю, будешь доить, раз написано. И тихонько к стаду её повёл. А тогда самец был другой: я его повадки знал. К стаду самцы никого не подпускают, а этот ещё предупреждал заранее. Первое предупреждение – он мотает головой. Второе – начинает рыть землю. А третье уже – бежит в атаку. И вот, приближаемся мы. Он головой затряс. Девушка притормозила, за мою спину спряталась. Но идёт. Тут он землю начал копытами рыть, задышал грозно. Она ещё больше испугалась: ведёрко бросила, позеленела вся. Тот уже в атаку вот-вот бросится. Я девушку тогда тихонечко за дерево отвёл. И мы оттуда аккуратненько ушли, от дерева к дереву… Она ещё долго потом не разговаривала, - так молча и шла. Даже когда к своим вернулась, всё молчала. Так и уехала, молча.
Смеюсь. Ну и ну: одна история хлеще другой.
- Один тут приехал тоже… Предприниматель. Я, говорит, разработаю специальную чесалку, на палке. Будем чесать зубров и шерсть продавать за доллары. Так и пропал. Чертёж чесалки, наверное, рисует, - посмеивается Вова.
Диких зубров чесать и доить. Чего только не придумают. Почему не медведей?

Потом Вова с Антоном говорят про Белуху. Вова считает, что это не самая высокая здесь гора, как считается. Потому что это ледник, а не камень.
- Вы туда не собираетесь, случайно? - спрашивает невзначай.
- Нет-нет, - смеёмся. - Мы не альпинисты.
- Вот и хорошо, - говорит Вова. – Каждый год Белуха людей забирает. Соберутся, знаешь ли, такие вот, как мы с тобой, - он обращается к Антону. - Верёвкой обвяжутся все вместе, чтобы, значит, если один сорвётся, чтобы все сразу в пропасть улетели. И топорик с собой берут: мол, мы будем топориком во льду ступеньки вырубать.
Да уж.
- Это хорошо, как сейчас сделали: прежде чем идёшь в гору, ты должен внизу отметиться. Мол, вернусь к такому-то числу. И если не возвращаешься – тебя ищут с вертолётами. А ты потом штраф платишь за это. Внушительный.
- Так можно же по телефону предупредить, что задерживаешься? – спрашиваю я.
- Там связи нет, - коротко поясняет Вова. – Горы же.

Потом он исчезает и возвращается, держа большую фотографию. На ней изображена зубриха с телёнком.
- Держи, - протягивает мне эту ценность.
- Это мне? – от удивления и восторга я не знаю, что говорить.
- Да. Другой такой нет. Это подарок, - Вова наслаждается моей реакцией.
Держу фотографию в руке, не представляя, как довезти её домой в целости и сохранности. В итоге кладу между листками книги «Автомобильные дороги», аккуратно кладу в рюкзак. Счастье – это фотография зубров.

- Это конопля, да? – спрашиваю Вову, показывая на растение. – Ну, просто хочу знать, за что могут посадить.
- Кто скурил весь гербарий? – смеётся Антон, вспоминая анекдот.
- Да, - кивает головой Вова. – Она. Недавно мёртвого москвича нашли. Полные карманы травки. Так, свернувшись клубочком, под мостом и лежал. Мать его из Москвы приехала. Кричала: «Сына моего убили». А у него все деньги и карточки банковские на месте оказались. Если бы хотели убить из-за денег, то забрали бы их. Верно?

Прощаемся. Одеваем рюкзаки и идём обратно, к дороге.
Антон тоже отмечает, что после встречи с Вовой осталось приподнятое хорошее настроение. Как будто даже силы прибавились. Мы, ветврачи, такие. Отвечаю.

- Предлагаю вернуться обратно в Камлак, - говорит Антон и тут же добавляет: - Но готов выслушать твоё мнение.
Хм… Почему-то мне так и казалось, что мы вернёмся туда. Что и озвучиваю. Мои ноги умерли. Поэтому мы всё-таки находим возможность поймать машину.
Мужиков зовут Андрей и Женя. Это фура, они вдвоём, но Женя ради нас разувается и залезает на спальное место. Рюкзаки летят в кузов. Мы – в кабину. Бодро, за десять минут проскакиваем серпантин до Камлака. Там ребята останавливают нам у магазина с продуктами. Не знаю, как благодарить. Фантазия закончилась. Дарю календарик.
В магазине покупаем продукты, идём на прежнее место. Де-жа-вю, только летучих мышей в эту ночь нет.

Утром, когда мы ещё сидим у костра, возле нас внезапно вырастает белый конь. Верхом на нём сидит тот самый алтаец, который рассказывал, как он хотел браконьеров проучить. Рядом с ним стоит небольшая светлая собака.
Алтаец сидит в седле, как влитой. Кажется, что он повелевает конём не используя поводьев, силой мысли. Смотрит на нас, узнаёт:
- Опять вы?
- Здравствуйте! – я так рада его видеть. – Вот, соскучились, не смогли не вернуться, - отвечаю первое, что пришло в голову.
Он смотрит на нас с высоты коня. Антон протягивает руку к собаке, но та недоверчиво и издалека обнюхивает пальцы и не даёт себя погладить, отходя в сторону.
- Какие же вы красавцы, - не могу скрыть восхищения. – Так это Ваша лошадь! Она паслась там, наверху, да?
- Да, - односложно и спокойно отвечает её колоритный всадник.
Понимаю, что это конь, а не лошадь. Конь смотрит на нас таким же умным взглядом, как и собака. Они все втроём: всадник, конь и собака, как одно единое целое, сливаются в одну общую гармоничную картину. Незримым движением всадник пускает коня, - тот медленно проходит мимо нас и переходит первый неглубокий ручей. Собака бежит следом. Исчезают в глубине тропы.
Они уходят так же внезапно и неслышно, как появились. Жалею, что не пригласила к костру. Эх, Оля. Позднее зажигание…
Завтра ночью обещают минус девять градусов мороза. Звучит «заманчиво».

Ольга Овчинникова

[Valentin]

Автостопом до алтайского яка. Глава 31
«Тебе мешают не те горы впереди, на которые ты должен взобраться, тебе мешает камушек в твоих ботинках» (Мохаммед Али).

В который раз собираемся и выходим на дорогу. На этот раз машина ловится на удивление быстро: это грузовичок. Мужичка, который выбирается из кабины, чтобы помочь закинуть рюкзаки, зовут Вова. Антон залезает в кузов вслед за рюкзаками. Я забираюсь в кабину. Там за рулём сидит парнишка. У него немного нервный вид. Зовут Лёха.
- Привет! – здороваюсь с ним.
- Здрассстье… - отвечает. Сам прямой и напряжённый, как струна.

Оказывается, Вова обучает парнишку вождению:
- Мы едем за балками. А потом возвращаемся в Усть-Сему. Айыл будем строить. На участке, где альпинисты всегда стоят.
- Усть-Сема? Ух ты, я ж там жила в палатке! – воплю я.
- Левее держи! – кричит между тем Вова Лёхе. – Не лезь на обочину. – И мне: - в палатке?
- Ну да. Андрей там хозяин.
- Ну да, Андрей.
- Привет ему передавайте! Починил ли он электрогенератор, интересно? – я так радуюсь, как будто знаю этого Андрея не всего пять минут своей жизни, а несколько жизней прошлых.
- Вот к нему и едем, – и опять Лёхе: - коровы идут, видишь? Заранее притормаживай. Притормаживай… Тормози!!!

Мы останавливаемся. Прямо на дороге в философской задумчивости стоит корова. Ей так удобно. Она стоит поперёк, на полторы полосы. На обочине стоят её товарки.
- Коровы, так же, как и лошади, - поясняет Вова для нас обоих, - могут внезапно кинуться под колёса, даже когда идут по обочине. Ни с того, ни с сего. Поэтому лучше проезжать мимо них максимально медленно.

Он напоминает моего инструктора по вождению. Его тоже звали Владимир. Владимир Петрович. Ох и намучился он со мной… Хороший дядька, кстати. Ни разу не матюгнулся – интеллигентными словами выражался. «Ещё раз знак не увидишь, будешь останавливаться возле каждого и тряпкой его протирать, ясно?» - бывалоча говорил мне. Однажды, рассказывал он мне, притормозил на светофоре, а ему в зад машина влетела. Он выходит – а там девушка за рулём. Увидела его и давай смеяться. Хохочет, остановиться не может. Вышла из-за руля, на капот машины упала, - а сама хохочет, аж за живот держится.
- Чего смеёшься? Я сейчас ГАИ вызову! – ругается Владимир Петрович.
- Владими-и-ир… а-ха-ха!!! Петро-о-ович… Вы что, не узнаёте меня? Это же Вы меня учи-и-или… А-ха-ха!!!
Вспомнилось. Учил он хорошо, но свои водительские права после получения я убрала куда подальше. Целее буду.

И вот мы сейчас едем, и я понимаю, что имею реальный шанс поднатореть в практической езде, хоть и виртуально. Мы медленно трогаемся, едва не заглохнув и мягко объезжаем коров. Понимаю, что я сейчас – отвлекающий фактор, и лучше бы мне вообще молчать, но Вова что-то спрашивает, и мы продолжаем разговаривать. Что ж. Излишнее внимание тоже может отвлекать водителя. Возможно, для парнишки так даже лучше.
Вова, меж тем, разговаривая, не забывает следить за дорогой. Трассу он знает хорошо, поэтому предвосхищает любые опасности и повороты.
- Сейчас будет резкий поворот. Не гони.
Проезжаем поворот, справа окаймлённый отвесной скалой.
- Теперь можно быстрее. На четвёртую переключай…

Они едут, опять же, вверх по Чуйскому. Туда, где мои яки бродят стадами. А мы собираемся выйти в Шебалино – там, по мнению некоторых местных, у одного предпринимателя есть один прикормленный як. Так что можно посмотреть на него там. Кроме того, в Шебалино есть маральник, где водятся олени, а это тоже должно быть впечатляющее зрелище – увидеть оленей в их дикой среде, хоть и из-за забора.
Выбор мой состоит в том, чтобы увидеть одного яка, но продолжать путь с Антоном, или ехать до Кош-Агача, чтобы увидеть их стада, - но тогда уже ехать одной, потому что Антон хочет посмотреть на заснеженные вершины гор. Его тянет к Белухе. Для этого надо свернуть с Чуйского на другую дорогу, которая идёт на Усть-Кан и ехать туда, дальше.

Мы останавливаемся возле какого-то кафе, где можно набрать питьевую воду.
Подхожу к кузову, где сидит Антон:
- Антон! Они едут дальше по Чуйскому. Может, поедем вместе с ними? Далеко же едут!
Но Антон, как правильный автостопщик предпочитает вылезать там, где надо ему, а не куда увезёт пойманная машина. Есть чему поучиться. Тяжело вздыхаю.
Ладно. В принципе, меня один як вполне устроит. Хоть и одомашненный.

Мы едем дальше, и Вова рассказывает, что в этом году с кедровыми орехами негусто:
- Завязь для будущей шишки осенью происходит, - поясняет он. - Когда колотом бьют по кедру, то и пыльца осыпается. Поэтому и завязи нет, и урожая на следующий год тоже.
Вообще шишки собирают несколькими способами, как выяснилось. Или бьют по стволу колотом, - это такой большой молоток: причём он может быть деревянным, и это более щадящая процедура, или металлическим, что наносит кедру серьёзные незаживающие раны. И бережный сбор – это когда орешник-высотник залезает на самую верхушку кедра и сбивает шишки оттуда, с высоты. Причём страховками они не пользуются, говорят: мешает.

- Из четырёх мешков шишек получается ведро орехов, - говорит Вова, и параллельно кричит Лёхе: - Видишь, он тебя обогнать хочет. На встречке никого? Помигай ему, что увидел. Та-а-ак… Теперь прижмись к краю… Вот он на обгон пошёл, притормози, помоги ему…
Нас обгоняет легковая, коротко мигает габаритами, говоря: спасибо.

Я задаю свой любимый вопрос про медведей.
- Медведи? – спокойно говорит Вова. – Да, есть медведи. Я возле Телецкого живу. Вот как-то на реке Бийке запруду сделал, да не проверил вовремя. Рыба туда попала, ну и подтухла. Мишка тут же пришёл, лакомиться. В сад за яблоками тоже однажды заглядывал… - и Лёхе: - Не гони! Не гони тут.
Лёха неровно притормаживает, едем дальше.
- Не забывай, что у нас там в кузове ещё человек сидит, - напоминает ему Вова.
Спрашиваю про растения.
- Золотой корень тут растёт. И маралий есть. Они как женьшень целебные. Красная щётка ещё, - отвечает он мне.
Так. Пора, наконец, разобраться с этими корнями...

Маралий корень, он же левзея сафлоровидная, жадно поедают маралы во время гона, или ослабевшие и раненые особи. Помогает от «четырнадцати болезней». Считается, что возвращает молодость. Занесён в Красную книгу, но прекрасно растёт на приусадебных участках. Чем-то похож на чертополох.

Про золотой корень, он же родиола розовая, сложены легенды. Применение и места произрастания его долго оставались в тайне, скрываемые коренными алтайцами. Теперь тайны нет. «Корневая мафия» уничтожает золотой корень «под корень». Считается, что собравший его с целью наживы будет жить в нищете. Тоже краснокнижное растение и тоже прекрасно растёт в неволе. Похоже на суккулент, не побоюсь этого слова.

Красный корень, он же копеечник. От «мужицкого бессилия» и ещё от стапицот болезней. Корень такой длинный, что раньше лебёдками или конями тянули его из земли. Растёт только в диких условиях. Поэтому иначе, как реинтродукцией, то есть выращиванием и переносом растения в те места, где оно раньше произрастало, его не возродить.

Красная щётка, она же родиола четырёхчастная, упоминалась ещё в легендах алтайских шаманов.
Какую из трав не возьми – все от опухолей, бесплодия и целого перечня болезней лечат. И все они абсолютно не похожи друг на друга по внешнему виду!
Ну, и кроме этих: ещё примерно две тысячи растений, сотня из которых является эндемиками, - то есть теми, что произрастают только здесь, на Алтае.

Вот и Шебалино. Выходим на въезде в село. Слегка ошалевший от неравномерной езды Антон достаёт рюкзаки. Благодарим, прощаемся. Грузовичок уезжает.
- Тебя там не укачало? – интересуюсь между делом. – Просто парнишку обучали езде.
- Ах, вот оно что! – понимает Антон.
Он рассказывает, что есть такое понятие, как «экстремальный автостоп». Это когда людям приходится ехать в очень стрёмных условиях. Например, один парнишка застопил машину с телятами в кузове, и сам же ехал с ними: всю дорогу ему пришлось держать рюкзак, тесно прижатым к себе, потому что телята на нервной почве не только мотылялись от стенки к стенке, но ещё и дристали жижей дальше, чем видели.
Мы заходим в первый из магазинов, чтобы купить по мороженке. Но морозильник, где лежит мороженое, накрыт вчетверо сложенным покрывалом.
- Света нет, - сердито говорит продавщица. Как будто это мы его отключили.
- И что? – спрашиваю я, не понимая. Неужели нельзя быстренько открыть морозильник, чтобы достать два стаканчика с мороженым?
- Пошли, - говорит Антон.
Да почему «пошли»-то?
Ситуация проясняется во втором магазине. Там такая же картина: морозильник накрыт покрывалом. Продавщица объясняет мне:
- Когда света нет, то морозильник открыть невозможно. Электроника.
Вот блин. «Чем лучше – тем хуже», называется…
Идём по дороге, через село. Каждый встреченный говорит, что «маральник будет на следующем повороте». Так происходит трижды. Я уже не подхожу к людям, чтобы спросить деликатно, а ору издалека, начиная со «Здравствуйте!».

Наконец, нужный поворот найден, но дорога идёт в гору.
- Анто-о-он, - изнемогаю я в очередной раз.
- Что? Опять сушек?
- Давай попросим кого-нибудь, чтобы оставить рюкзаки во дворе…
- Во дворе?
- Ну да, пожалуйста…
Я так делала, когда путешествовала с велосипедом и нужно было зайти в магазин. Как советовал Егор Ковальчук, путешественник-велосипедист.
Как раз во дворе, который стоит у развилки вижу мужика: какое-то время он смотрит на нас, потом мотает головой, как бы говоря: «Делать людям нечего», махает рукой и поднимается по ступенькам крыльца в дом. Одет он по-простому, в трико и футболку. На голове - панамка. На крыльце я его и ловлю своим горластым «Здравствуйте!».

- Скажите, пожалуйста! – кричу через забор, видя, что он остановился и смотрит на нас. – Можно ли оставить у вас рюкзаки? Мы только до маральника и обратно…
- Рюкзаки? – переспрашивает он.
- Да, – говорю я и добавляю на выдохе уже тише: - А то я щас сдохну.
- Да оставляйте, - соглашается он и показывает рукой: - Вон там, возле сарая можете поставить. Чего там смотреть-то на этих маралов…
Заходим за калитку и ставим оба рюкзака на деревянный настил возле сарая. Беру с собой воду.
- А пустят нас? – спрашивает Антон у хозяина дома.
- Да пустят, если попросить, - отвечает он. - Это, конечно, частная территория. Скажете, зачем идёте, да и пустят. Чего не пустить-то, - приговаривает он, поправляя на голове мятую панаму защитного болотного цвета.

Дальше мы идём по дороге к маральнику - она гравийная. Сверху жарит солнце. Чем выше мы поднимаемся по дороге, тем более впечатляющий открывается вид на село Шебалино, если обернуться. Довольна тем, что идём налегке. Вот бы у рюкзака были ножки – цены бы ему не было…
Вскоре дорога упирается в металлические огромные ворота, справа и слева от которых идёт забор. Рядом с воротами строят айыл мужики, - двое похожи на русских, двое – на алтайцев.
- Можно пройти? – бодро спрашиваю их. – На маралов посмотреть хотим.
Нас изучают взглядами.
- Да проходите, - говорит тот, который алтаец.
Мы подходим к воротам и долго пытаемся понять, как они открываются. Антон тянет за металлический штырь. В итоге я просовываю голову в дырку, образованную в результате выпиленных стальных прутьев и только изнутри понимаю, как открываются ворота.
- Дёргай, дёргай сильнее! – в это время активно подбадривает Антона алтаец.
Наконец, ворота поддаются и начинают мощно распахиваться, - едва успеваем поймать массивные двери. Заходим внутрь, закрываем за собой двери.

Дальше – ещё немного дороги, и мы упираемся в большой двор: слева тянется длинный забор, сложенный из брусьев и ограждающий гористый лес, справа – сеновал и хозяйственные пристройки в виде огромных сараев. В одном из сараев двери распахнуты настежь, и прямо у выхода сидят четыре мужика, организовавшись в кружок.
При нашем приближении, они измеряют меня очень странным прищуренным взглядом, - каждый из них. Хорошо, что я не умею читать мысли. Кажется, они не из разряда приличных.
- Здрасте, - говорю им, останавливаясь.
Приличия гласят, что нельзя заходить на чужую территорию без приглашения. А мы уже на ней.
- Здрасте, здрасте, - здоровается, не спеша один за всех, ещё больше сощурив глаз.
Снова радуюсь, что Антон со мной.
- Нам бы на маралов посмотреть, - озвучиваю я.
- Сегодня не получится, - сбивает мой пыл всё тот же, отвечая за всех. Видимо, он тут старший. – Они все за перевал ушли. Жарко слишком. Вечером, когда уже стемнеет, выйдут сюда, к забору. Приходите вечером.
Вот те раз. Печалька-то какая распечальная… «Когда стемнеет».
- Что: прямо все-все ушли? – задаю тупой вопрос на всякий случай. Не уходить же сразу. Вопрос из разряда анекдотов на тему: «Девушка, этот номер телефона точно не отвечает?» «Нет, две крайние цифры ответили…»

Вообще-то, отвлекаясь от темы, девушкам очень выгодно иногда казаться тупой. И чем тупее, тем лучше. При этом можно произносить с диким восторгом «какая чуда!», интенсивно махая руками и проявлять крайнюю беспомощность в мелких вопросах. И прелестно грустить, что «такую чудную шубку присмотрела, да-да, в том самом магазине на углу, всего за миллион. Но ты не покупай её мне ни в коем случае, это слишком дорого. Ах, как мне грустно без неё! Какая я слабая…».
Но дальше тупить у меня не получается, потому что ответили нам совершенно чётко: маралов до вечера не увидеть. Стремительно умнею.
Рядом на земле лежит деревянная чурка. Плюхаюсь на неё, без приглашения и спрашиваю дальше, ибо не зря же мы шли! Хотя бы за информацией!
- А где тут в Шебалино на яка можно посмотреть?
- На кого? – переспрашивает меня всё тот же мужик.
- На сарлыка, - называю яка более приемлемым здесь названием. – Говорят, тут какой-то предприниматель держит. На другой стороне от села.
- А… Есть такой. Но он никого не пускает смотреть. Так что можете даже не ходить, - говорит он.
Блин. Похоже, и «две крайние цифры» тоже не ответили. Вяло бултыхаю в руке бутылку с водой:
- Ну вот…

Изображать тупость и беспомощность не хочется.
- Вы, если хотите, можете гипсового марала сфоткать, - предлагает мне другой мужик из их компании.
- Конечно, хочу, - соглашаюсь я. На безрыбье, как там дальше…
Мне показывают куда идти, и я поднимаюсь дальше по дороге наверх. Все они, и Антон тоже, смотрят, как иду. Наконец, приближаюсь к статуе оленя. Рядом с ней ещё два мужика, смотрят на меня сурово. Они заняты строительством маленького айыла.
- Бог в помощь! – приветствую их.
- Спасибо, - отвечает один из них и сразу добреет.
- Я только оленя сфоткаю. А то живые все от жары ушли за перевал, - поясняю своё появление.
Молча разрешают. Неподалёку начинает грозно лаять собака: всё громче и громче. Приближаюсь к оленю.
- Сто-о-ой! – кричит сзади меня Антон. – Дальше не ходи!
Хм. Ладно. Быстро фоткаю. Олень красив. Жалко, что это всего лишь статуя. Оборачиваюсь, чтобы идти обратно.
- Спасибо! – говорю мужикам.
- Спасибо не булькает, - тут же отвечает один из них. Непонятно: шутит или нет.
Борзо улыбаюсь и прохожу мимо. Собака продолжает лаять сзади.

- Антон, ты чего кричал? – спрашиваю у напарника.
- Да мужики сказали, что собака там не привязана. Может и укусить.
О, какая милота. У меня был шанс прибежать сюда гораздо быстрее…

Василий - так зовут мужика, который отвечал на мои вопросы - даёт нам по яблоку. Благодарю его за этот подарок:
- Ой, откуда такие?
На что он весело отвечает:
- На кедре нарвал.
С таким вожделением утыкаюсь носом в яблочную ямку, откуда растёт палочка, что он с сожалением говорит:
- Надо бы вам мешок целый отдать. Но уже пообещал.
- Не, мешок не надо. Одного хватит, - радуюсь я, вдыхая фруктовый яблочный запах. Счастье – это яблоко.
Оказывается, что он на своей легковухе едет как раз обратно, к дороге. Сажает нас к себе в машину, едем. Ворота на этот раз оказываются открыты – въезжает трактор, гружёный сеном. Поэтому мы беспрепятственно покидаем территорию маральника.
У дороги расстаёмся, Василий уезжает. Идём за рюкзаками.

Хозяин дома, Алексей Иванович, увидев нас, выносит из дому три табуретки. Я в это время начинаю втискиваться обратно в ботинки, вылезая из шлёпанцев.

- Куда обуваешься? – предвосхищает он мой уход. – Рассказывайте!
- Да что рассказывать, - говорю я, констатируя: - Маралов мы не увидели. Мужики сказали, что они ушли за перевал.
Алексей Иванович вскакивает с табуретки, кричит «СУКИ!» и убегает в дом. Спустя три секунды он выбегает обратно и становится на крыльцо с огромным капитанским биноклем в руках, стёкла которого отливают синим перламутром. Он остаётся на крыльце, глядя вдаль сквозь бинокль. Ещё через несколько секунд произносит уже спокойно:
- Да… действительно не видать…
После чего опять исчезает в доме, унося бинокль и возвращается уже без него.
Садится на стул. И мы начинаем разговаривать. Вернее, мы больше слушаем.
Оказывается, Алексей Иванович очень хорошо знаком с мараловодством. Он сам организовал когда-то несколько маральников, и был одним из тех, кто первый решился войти в этот бизнес. Никакой поддержки малому предпринимательству в его лице не было, и он очень увлекательно рассказывает, как бегал, пытаясь отстаивать возможность заниматься оленями. Сколько бумажек приходилось подписывать. И как ушёл в долги, оплачивая налоги. И как выходил из них. И какие глупые чиновники бывают.
- … я тогда взял ж@пу в горсть и побежал быстрее переоформлять всё это дело… - рассказывает он сбивчиво и эмоционально.
Судя по всему, в бизнесе он особо не преуспел, - богатством вокруг и не пахнет.
Потом вспоминает, как он туристов водил по тайге, по одному виду дерева определяя, куда надо идти, чтобы выйти обратно на тропу, а не в лес.
- Один парнишка там провалился, - повествует он. – Шурфы – знаете, что такое?
Не знаю. Мотаю головой.
- Это такие ямы, которые остаются после разведки полезных ископаемых. Глубокие они. Так вот один парень туда провалился. Как шёл – так вниз и ушёл! Ещё бы ничего, но на дне ямы кости лежали. Животные падали туда и погибали. Во-о-от он давай голосить! – смеётся Алексей Иванович, бесконечно поправляя свою панамку рукой. Сдвигает вправо-влево, как будто помогая себе рассказывать.
Затем его рассказ переходит на службу в армии. Как однажды прапорщик надоумил их пойти охотиться на уток. Из пистолетов, ага. Рядом с государственной границей.
- Дело к осени. Холодно уже было, - рассказывает Алексей Иванович, посмеиваясь. – Прапор меня и спрашивает: «А подстрелишь если – кто доставать будет? Вода-то холодная…» Говорю, что, мол, не боись, сплаваю.
Стрелял он отменно, как любой алтайский охотник. В глаз белке попадал. Так что утку подбил с первого раза. Разделся до трусов и поплыл.
- Подплываю на спине к берегу, зажав утку в зубах, - говорит, - и так вальяжно, знашь, плыву, вяло руками перебирая. Тут меня на берегу и встречают, дулами в лицо тычут. Наши все арестованы уже, чуть ли не под трибунал обещаны. И главный-то их говорит: «Ну, бойцы… Если бы не этот… ПЛОВЕЦ… То точно под суд бы пошли. Устроили перестрелку возле государственной границы!». Отпустили нас тогда.
Мы хохочем. Алексей Иванович, довольный реакцией, привычным жестом поправляет панамку на голове. После чего рассказывает про свою семью:
- Жена моя одно время тут повадилась покупать эти... полуфабрикаты всякие. Суп в пакетике купила один раз и наварила его. Есть невозможно. Я ей и говорю: «Ты когда-нибудь задумывалась, куда девается недоеденная еда из московских ресторанов?» Она смотрит на меня: «Куда?». Я ей и говорю: «А её сушат и в такие вот пакетики пакуют, чтобы дураки потом покупали».
Тут он замолкает, поправляет энергично панамку и кричит:
- Пожалел, что сказал! Она как встала из-за стола! Я чуть сквозь стенку так и не ушёл. Целую неделю потом домой не пускала. Только во двор коня заведу, она уже на крыльце стоит – руки в боки. Я ей: «Понял, понял… коня только поставлю…». Ставил коня в сарай и - вон со двора. Она у меня крупная очень…
Надеюсь, он не сказал ей до кучи, что она ещё и «крупная»…

Солнце неминуемо опускается всё ниже, и нам надо идти.
Наконец, прощаемся.
- Спасибо, что присмотрели за нашими рюкзаками.
- Да что бы с ними стало… Они бы и через полгода тут стояли…
- Всё равно спасибо: так бы мы ещё и с ними сходили, да ещё и зазря… - отвечаю я.
Выходим за калитку, идём на выход из села. Антон жалеет, что не попросил зарядить гаджеты, но вспоминает, что в селе сегодня всё равно отключали электроэнергию. Рюкзаки почти горячие – несколько часов простояли под палящим алтайским солнцем.

[Trip4fun]

Автостопом до алтайского яка. Глава 32
Приезжай. Ты пожалеешь, но тебе понравится. (с)

Мы идём на выезд из села Шебалино. Дорога уходит вверх и, обернувшись, можно увидеть всё село, подсвеченное мягкими лучами заходящего солнца. Село находится в низине, как на блюдечке и окружено невысокими полулысыми горами.
Со взгорка, на котором мы стоим, приближающиеся машины видно издалека. Водители тоже нас видят, но никто тормозить не собирается. Ситуация проясняется примерно на двадцатой машине, водитель которой, проезжая мимо, продемонстрировал причину так: из водительского окна высунулась женская рука и показала жестом «только за деньги».

Антон смеётся. Ладно, хоть этот жест. А не какой другой…
Мне не смешно совсем: сегодня суббота, у местных наверняка намечается кипишь, а тут мы – два беззащитных туриста. Тоже на блюдечке. К тому же мне и так неудобно ехать «на халяву», а тут ещё водители напоминают об этом. Хоть и считается, что платить деньги, будучи с рюкзаком – значит, подрывать саму идею доблестного старого доброго автостопа.
Мы ещё какое-то время голосуем. Пара машин останавливается, одна за другой. В обеих хотят денег за проезд. Ох, не зря грузовичок так настоятельно уговаривал поехать с ними – знал видать Вова, что автостопа здесь, как такового, нет.

- Просто потому что вечер. По делам все ездят утром, - делаю предположение я. – Надо утром ловить.
Ещё час безуспешного «стопа». Солнце медленно и верно приближается к краю горы.
Тут, по направлению к селу, прямо по середине дороги замечаем массивного мужика с голым торсом. Он пытается идти прямо. Его белая футболка, намоченная водой, лежит размякшей лепёшкой прямо на макушке. Он идёт, загребая обеими руками, как будто бы плывёт по воздуху. Переходя с одной полосы на другую. Безусловно, пьян.

Равняется с нами. Останавливается и изучает.
- Уйдите с дороги! – кричу ему. – Вас же задавят!
На что он подходит ближе, изрядно качаясь и глядя мутными глазами. И утверждает вполне осознанно:
- Не задавят!
- Даже коров давят! Не то, что людей! – опять предупреждаю я, стараясь не заржать. Вид у него предрасполагает к гомерическому хохоту. Но это пьяный алтаец, так что потом может оказаться не до смеха.
Он стоит напротив нас, качаясь, как берёза в сильный шторм. Футболка на макушке при этом каким-то чудом умудряется удержаться наверху:
- Сигарету дайте, - даже не просит, а требует он.
- Мы не курим, - говорит Антон так серьёзно, что хочется пожать ему руку.

Я сейчас заржу. Честно. Мужик смотрит на меня оценивающим взглядом: а не врём ли мы, часом?
- Не курим, - подтверждаю я, пожимая плечами. Внутри бесится чертенёнок. Хихикать хочу - уже невмоготу.
- Вот, конфетка есть, - предлагает Антон альтернативу.
И достаёт из кармана леденец.
Мужик поглядывает на нас, оценивая, не подшучиваем ли мы над ним? И говорит:
- Мне конфет нельзя.
При этом забирая леденец. Он кладёт его в рот даже не развернув. Не все части конфеты, между прочим, одинаково съедобны. Стискиваю рот в ужасной гримасе и отворачиваюсь.
Тут он берёт Антона за плечо и говорит:
- Пошли.

Антон послушно соглашается, и они вдвоём идут по направлению к селу. Солнце освещает их спины. Я остаюсь с рюкзаками. Уходят довольно далеко. Наконец, Антон, такой же невозмутимый, как раньше, возвращается. Респект, Антонище. Я уже трижды успела просмеяться над этим зрелищем, пока ты ходил.
Это всё равно, что медведя напоить. Или бегемота. Огромный, малоуправляемый организм.
- Показывал, где его дом, - поясняет Антон. – Сказал, если что – можем прийти к нему в гости.
Понятно, что мы не пойдём. И ещё понятно, что автостопа сегодня не будет.
Идём по дороге дальше, пока окончательно не стемнело. Отходим довольно далеко.

- Стой здесь, - говорит Антон, оставляя меня на трассе. Сам идёт на разведку. Тем временем ещё больше смеркается. Пока он ходит, поодаль, на второстепенной дороге останавливается легковая машина. Гасит фары. Водитель сидит за рулём и смотрит на меня.
Больше ничего не происходит: машина стоит, водитель смотрит на меня. Придерживаю рюкзаки, чтобы они не упали. Я стою возле дорожного ограждения. И начинаю изрядно нервничать. Чего он тут встал?
Антон возвращается:
- Не, здесь неудобное место.
Я говорю почему-то шёпотом:
- Антон. Там какой-то парень на машине. Стоит и смотрит уже десять минут. Чего ему надо?

Антон ненароком бросает взгляд на машину. Одеваем рюкзаки и идём. Парень продолжает смотреть на то, как мы удаляемся. Ой, не нравится мне всё это. Антону тоже.
Поэтому мы уходим как можно дальше от села и когда ограждение заканчивается, уже без разведки спускаемся вниз, с дороги. Склон довольно отвесный, едва успеваю передвигать ноги, чтобы не упасть, подгоняемая тяжёлым рюкзаком. Темно. Но ещё кое-что различимо. Высушенная солнцем трава вяжет ноги, иду, спотыкаясь. Черпаемые семена трав летят в ботинки. Выходим к речке. Здесь есть деревья и кострище, обложенное пустыми бутылками из-под водки. Надеюсь, это не место традиционных субботних сборищ местного населения.

Раскидываем палатки. Костёр. Ужин. Речка Сема, которая течёт здесь, довольно норовиста. Она неширокая, но течение бурлящее, того и гляди норовит унести отмываемую кастрюльку или чашку. Моя ложка ныряет вниз, булькаю рукой за нею: к счастью, у берега неглубоко. Только рукав замочила.
Воздух вокруг окончательно чернеет.
- Держи, - говорит Антон и дарит мне маленький фонарик. – Это мой запасной.
О, это очень мега кстати. Без фонарика ночью вообще кранты. Мой был потерян, когда тот парень упал на палатку и сломал её. Рада. Счастье – это свет.

Ночью всё также близко над головой спускаются звёзды. Окружающая сгущённая темнота пугает и завораживает одновременно. Она живая, словно огромное, невообразимо бесконечное, но живое существо. Смотрит, осознавая все мои страхи, как на ладони. Сколько ни кутайся в одеялки и в одёжки – всё равно будто насквозь меня видно. Каждую. Мысль. Внутренности скукоживаются от такого экзамена. Любая мысль проявляется чётко и ясно, давая себя разглядеть. Не всегда она приятна. Даже наоборот: чаще хочется, чтобы мыслей не было вообще. Но они приходят, проталкивая друг друга локтями, втискиваясь в дверной проём со сломанной дверью. Здесь, на Алтае какая-то концентрация мыслей происходит. Концентрат или вытяжка из них.
Надо бы, что ли, шлагбаум поставить. Или замок повесить. Сколько можно? Это вам не общественный туалет без дверей и стенок… Кыш-ш-ш отседова! Прочь из моей головы! Разгоняю всю шоблу.

Быстро разбредаемся по палаткам. С дороги периодически слышно, как едет какая-нибудь машина. Но их едет мало. Ветер усиливается, шумит листвой раскидистых ветвистых ив. Речка громко журчит рядом. Не высыпаюсь.
Под утро замерзаю так, что, кажется, не отогреюсь никогда. Слышу, как снаружи кто-то криками гонит стадо овец или коров на склон горы. Свистят пастухи, гаркают. Срочно костёр… Срочно…
Бегу вдоль берега, нахожу большое количество сухостоя. Тащу к костру. Спасибо тебе, дождь, что тебя не было ночью… Осознанно развожу костёр с первой спички, закрыв его собой от ветра. Трясущимися от холода пальцами подкармливаю его… Подкладываю всё более толстые колобашки. Наконец, костёр разгорается, я усаживаюсь рядом и какое-то время грею ладони и ноги, вытянув их к огню. На ногах носки из шерсти яка, но и это не спасает меня от холода. Я – одна большая сосулька. Сердце давно хочет в отпуск.
Кое-как отогреваюсь. Ставлю котелок с кашей. Из палатки выбирается Антон. Едим кашу. Ветер к утру усиливается ещё больше. Подсвеченные лучами восходящего солнца, сверху летят лёгкие берёзовые семечки, покрывая всё в округе жёлтым ковром. Зрелище необыкновенное. Похоже на снегопад, только осенний. Золотые снежинки запутываются в паутинах, кружат большими пятнами в реке, загоняемые водоворотами в естественные запруды, шуршат по тенту палатки.
Возле одной запруды замечаем маленькую птичку: у неё длинный клюв, оранжевая грудка и ярко-голубая шапочка и спинка. Птичка шустро ныряет в запруду и ловит средней величины рыбку, типа уклейки. Долго пытается заглотить её. Наконец, ей это удаётся. Сидит на толстой ветке, довольная, дальше. Успеваю сбегать за фотоаппаратом и запечатлеть её. Это красавчик зимородок.
Ветер такой сильный, что мне даже не приходится сушить отдельно тент от палатки – мы только успели позавтракать, а он уже сухой. Пакуемся.
- Пойду стираться, - предупреждаю Антона.
- Стираться? – он удивлён, и это слабо сказано.
Потому что надо идти. Всё равно я стираю мелкое бельё. Вода ледяная, бр-р-р… Пока собираю палатку, благодаря ветру, оно высыхает уже наполовину. Хотя палатку я собираю быстро.
Антон уходит чистить зубы, а я остаюсь одна с вещами.
Рядом проходит тропа, и на ней появляются двое местных мужиков. Смотрят сурово, проходя мимо. Здороваюсь жизнерадостно, в своём репертуаре. Отвечают. Один из мужиков говорит:
- А не одолжите сто рублей? В долг?
Я теряюсь. Неожиданно, однако.
- Не, - говорю неуверенно. – Мне бы кто дал…
- Ладно, - говорит мужик, продолжая идти.
Они уходят.
Как там у Шекспира… «В долг не бери и взаймы не давай; легко и взаймы потерять и друга». Вспомнилось, как талантливо один приятель выпросил у меня однажды денег:
- У тебя, я смотрю и денег не попросить…
- … Много надо?
Называет.
- Держи, - даю.
Кладёт в карман. Через пять минут говорит, предупреждающе:
- Ну… Ты же понимаешь, что я их тебе не отдам?
Хохотала. Нет, тогда он позволил жить в своём доме, так что всё нормально. А в долг я никому не даю. И ещё заметила: если близкая подруга просит в долг, значит, скоро перестанет быть подругой. На какой-то другой уровень перемещается человек, когда речь заходит о деньгах.

Антон возвращается. Сидим на дорожку. Ветер продолжает осыпать берёзовые семечки цыплячьего цвета. Осень дышит нам в спину морозным утром. Успею ли я доехать до своих яков? Если мы сейчас планируем свернуть с Чуйского и ехать к Мультинским озёрам и заснеженным горным шапкам…
И как мне поможет Антон с его летней экипировкой? Самого бы не пришлось спасать.

Вторая же машина, которую мы тормозим, останавливается. Она белого цвета, как большинство машин здесь, и легковая. Внутри – два мужика. Оба едут из Башкирии, по делам. Зовут Иван и Саня. Как обычно, один весёлый и радостный, второй – заспанный и уставший. И второй обычно за рулём.
В салоне играет какая-то заунывная мужская песня про суровую любовь на грани самопожертвования. «За тебя я отдам жизнь, ради тебя поднимусь ввысь и вновь упаду вниз», - серьёзно поёт мужской голос речитативом. Как, интересно, он это себе представляет. Альпинист, что ли, на Белухе?
Под эту песню мы едем дальше.
«За тебя я отдам жизнь и чистую совесть. Самое дорогое, то есть». Хм… Что-то тут неправильно в этой песне. Ну, нельзя так-то. Ещё посадят мужика.

В большинстве здешних машин звучат исключительно зэковские песни. Про голубей, летящих над зоной. Про «приснится лес одинаковый. Одинаковый. Одинаковый». А тут – такое.
Не думала, что мужчины любят слушать подобные розовые сопли. По всей вероятности, эту песню оба мужика слушают с самой Башкирии, и при нас она повторяется ещё трижды.
Играет громко, несмотря на то, что мы едем по перевалам и кое-где наверху даже закладывает уши. Когда машина взмывает на горку, приёмник начинает барахлить, музыка пропадает, и мы едем в тишине. Как будто духи горы сами говорят: убавь громкость. Выключи.
После третьего прослушивания Саня говорит:
- Ребят. У вас нет с собой случайно флешки с какой-нибудь музыкой?
У меня, конечно, есть. Но там сплошь мантры индийские. Мантра отсечения привязанностей. И ещё парочка замысловатых. Так что я молчу, не решаясь предложить эту музыку после «Буду любить медленно, буду любить быстро. Скажи, как тебе захочется, киска»… Антон сдержанно отвечает:
- Нет, но в следующий раз обязательно возьмём, - и добавляет. – Хотя, конечно, вероятность того, что мы встретимся ещё раз – одна на миллион.

- Я могу петь! – кричу сзади радостно. Наконец-то!
- Н-н-нет. Петь не надо, - почему-то отказывается Саня.
Он не знает, что теряет! Я могу петь! Честно! Откашливаюсь, но Антон меня отговаривает.
Мы слушаем песню в четвёртый раз. Я уже практически могу подпевать, потому что идиотские слова быстро цепляются за извилины мозга. Лучше бы английский язык так легко учился…
Нас высаживают на развилке, не доезжая до Туекты. Теперь мы уходим с Чуйского вбок. Указатель гласит: прямо «Ташанта 328», направо «Усть-Кокса 216, Усть-Кан 95».
Мои яки - прямо. А мы уходим направо. В который раз я мучительно преодолеваю свои сомнения в пользу выбора осмотреть Алтай, не ограничиваясь яками.

Идём по дороге, обогнув нескольких людей с большими сумками и баулами, голосующими на дороге. Они стоят прямо на развилке. Кажется, таких людей суровые автостопщики и называют «тюленями», всячески ругая за то, что они готовы платить деньги, подрывая идею автостопа. И что они не умеют правильно «стопить», а только махают руками, как тюлени – ластами. Конкуренты, короче.
Я отношусь к ним более лояльно. У всех одинаковые права на эту дорогу.
Мы проходим дальше, пересекаем маленькую речку. Называется речка Туэкта. Антон замечает, что если есть населённый пункт с каким-то названием, то непременно есть и речка, созвучная ему.
Прямо за речкой мы приземляемся на бетонные блоки, наваленные рядом. Машин нет.
Их просто нет.
Тихо.

Напротив, в огород, где редко посажена картошка, выходит из дому местный мужик. Какое-то время он внимательно смотрит на нас, потом интересуется:
- Куда едете?
Отвечаем, что в Усть-Кан. Он безнадёжно махает рукой, садится прямо на грядку и наблюдает за нашими успехами. Которых нет. Потому что машин нет.
Ветер дует ровно и сильно. Сверху всё так же печёт солнце. Полностью прячусь в парео, одев его на голову. Руки – в рукава. Жарко. Как только замечаю поворачивающую в нашу сторону машину, вскакиваю, начинаю голосовать… Но они все проезжают мимо.
Мало того, что в час по чайной ложке. Так ещё и не останавливает никто. Вообще никто. И даже руками ничего не показывают.
Ох, да. Приедем мы, пожалуй.
Возможно, мешает моё неосознанное нежелание уходить с Чуйского. Удаляться от яков. Когда двое желают одного и того же – оно по умолчанию исполняется быстрее, чем если думать в разных направлениях.

Можно думать всё, что угодно, но факт остаётся фактом – уже два часа как мы сидим возле дороги. И ни одна из редких проезжающих машин не останавливается. Тем более, сегодня – воскресенье.
Из дома напротив выходит грустная женщина. С безысходным видом она начинает копать картошку. Её мужчина в это время лежит между грядок, лицом вверх. Похоже, он сильно пьян, хотя только утро.
Хоспаде, женщина… Хочется спросить: «Зачем тебе такой мужик?». Вот уж где не любовь, а карма. Между тем, она методично копает картошку, потому что если она не сделает этого, то зимой можно остаться ни с чем… Вернее, только с пьяным мужиком. А так есть шанс остаться с пьяным мужиком и картохой.
Их дом сер и развален. Неумело подтыкнут с одного бока какими-то брусьями. Жалкое зрелище.

Тут к нам кто-то подходит. Он останавливается напротив меня и изучающе смотрит. Это крупный мужчина. Замечаю его не сразу, потому что лицо полностью закрыто парео – я созерцаю мир через узкую щёлку, спрятавшись от жгучего солнца. Бодро выглядываю из-за «занавески».
- О! – восклицает мужчина. – А я уж подумал, что ты мусульманка, что ли… Лицо спрятано.
- Не! – поясняю: - Солнце!.. Здрасте.
- Вот оно что.
Павел - так зовут нашего неожиданного собеседника – довольно внушительного вида. Ходит с палкой. В другой руке – белый большой мешок. Стоит твёрдо и прямо, как скала, опершись обеими руками о палку. Смотрит внимательно. Говорит медленно, как будто взвешивая каждое слово:
- Во мне четверть крови – алтайской. Остальное – тывинская и монгольская. Я – как альбатрос, тоже люблю путешествовать.
Видимо, вид наших рюкзаков его и привлёк.

- Раньше далеко уезжал. А нынче приболел. Вот, ездил в больницу. Сахар высокий. Прокололи меня, вроде полегче стало. Теперь ничего сладкого есть нельзя. Да я и готовить не умею. А то – пожили бы у меня. Один тут жил у меня, так я его в тайгу сводил. И рыбачили мы с ним. Понравилось ему.
Потом Павел спохватывается:
- Я сейчас за хлебом схожу. И обратно вернусь. Думаю, вы ещё здесь будете.
Звучит не очень оптимистично, если учесть, что мы уже полдня тут торчим.
Он продолжает:
- Только зря вы тут стоите. Надо дальше идти. Во-о-он там, видите строение?
Мы видим.
- Там можно воды набрать. Вода там такая вкусная… - он поворачивается к Антону и находит сравнение: - Как красивая женщина. Хочется её любить и любить…Такая вода. Пьёшь и не напиваешься. Сколько здесь живу, каждый раз не могу напиться. Вкуснее воды не пробовал.
Он уходит, прихрамывая, в сторону магазина. Мы идём до воды. Набираем в обе бутылки. Пьём. Вода, действительно, удивительная. Мягко растворяется в организме, кажется, ещё не достигнув желудка. Вкуса у неё как будто нет. Никаких посторонних привкусов. Потрясающе.
Здесь почти открытая степь. Ветер дует так сильно, что хлопает дверью стоящего рядом туалета. Всё это, наряду с пустынной дорогой и голой степью напоминает какой-то армагедонистый фильм. Ещё пара машин проезжает, изрядно обогнув нас. Не только не останавливаются, но ещё и боятся. Мило.
Вскоре Павел возвращается. В его большом мешке – одна-единственная буханка белого хлеба. Здесь, на Алтае, другого хлеба практически нет. Белый кирпич, при изготовлении которого в тесто кидают такое количество дрожжей, что пузырей в буханке больше, чем мякоти. Видимо, по-другому не выгодно заниматься хлебопечением.

Увидев нас на новом месте, он подходит, становится опять в свою позу – обеими руками опершись на палку – и продолжает рассказывать:
- Общество – как пылающий костёр. Может и обжечь. Поэтому я возле него только лапки грею, близко не приближаюсь.
Он говорит про инстинкты, цитируя Шопенгауэра:
- Слепые инстинкты несут на плечах разум. Вы знаете Шопенгауэра?
Хочется тоже процитировать: «Да я и Кафку знаю… Только грефневую…». Сознаюсь в своей безнадёжной отсталости в области немецкой пессимистичной философии. Мне с лихвой хватает собственного пессимизма.

Павел говорит, что на Алтай стоит приехать хотя бы ради праздника Эл-Ойын, который проходит здесь раз в два года, по чётным числам. Идёт он три дня. Как раз в долине возле родового села Павла, которое называется Ело. Праздник красочный, интереснейший, включает в себя множество конкурсов, ярмарку, соревнования, горловое пение, укрощение диких конец, театрализованные представления.
Рассказывает он интересно, но я понимаю, что время идёт, а мы никуда не едем.
Павел замечает моё беспокойство и говорит на это:
- Я однажды помог одним так уехать. Голосуй.
Тут же замечаю, как из-за поворота выезжает белая иномарка. Вскакиваю и машу рукой. Машина останавливается. За рулем машины сидит испуганная молодая женщина. Павел подходит к ней и начинает разговаривать по-алтайски. Мы не понимаем ни слова.
В конце концов, она успокаивается и говорит, что подвезёт нас до Усть-Кана. Садитесь, мол.
Если бы не Павел, мы бы, наверное, куковали на той дороге до сих пор…

[Miss Juli]

Какой подробный и яркий рассказ! Как будто сама на экскурсии побывала! Я постепенно читаю все рассказы, смотрю фотографии (фото просто космос!), и так хочется в путешествие!